Никакого чуда, однако, не было. Текст Жениного письма таков: сразу после слов «человек печальный, одинокий и трогательный» (даже через жалость к этому бедняге приходится Жене переступить!) следует: «Но Боричка, позволь нам (то есть тебе и мне) еще раз судьбе ввериться, может, все-таки солнце взойдет над нашей жизнью. Больше мне ничего не нужно». И далее – цитировавшийся выше пассаж об известности, возможности большого богатства: «неужели я продажная» и пр. Никаких рефлексий или замечаний, или чувств, или хоть чего-то реального по поводу печального банкира – полная пустота. И никакого движения мысли от предложения нового брака к соображениям, подвигнувшим на сохранение старого, – ни мысли, ни вздоха, ни одного междометия. И в предыдущих письмах нет следов, что появилось, например, интересное знакомство, или хотя бы простенькое: «я вызываю интерес у некоторых людей» – чего-то в этом роде. Нет: мне только что предложил человек свою жизнь и богатство, не указаны только часы и сколько длилось предложение.
На самом деле перед Женей лежит тетрадка (на тетрадку) многостраничных писем Бориса к ней в Германию. Такие – отрезвят.
«…ты, не ведая, что творишь, расписываешь, пункт за пунктом, что ты могла бы меня любить как средство в жизни. <…> Не хочу, не хочу и не могу жить с тобой».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 177-178.
«…ты, Женя, адресуешь письмо к слабому, нуждающемуся в тебе человеку, который без тебя пропадет, который молит твоей любви <…> который ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ, ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО хочет жить с тобой, и вот ты ему перечисляешь свои условья, при которых пойдешь на эту жертву. Это не мой случай, Женя».
Потребность твоя во мне неясна и чужда мне. Потребность твоя во Вхутемасе с этим не связана и она во всяком случае будет удовлетворена».
Там же. Стр. 175.
«…все требованье, все мимо, мимо. На что мне знать, как много тебе нужно, чтобы СОГЛАСИТЬСЯ жить со мною, когда я не НАВЯЗЫВАЮСЬ! Я не зову тебя назад <…> и к разводу отношусь спокойно и светло».
Там же. Стр. 175, 178.
Чтобы не отступать с позором – литературно необработанный, житейски недостоверный и тактически наивный прием: сообщает о ЧЕЛОВЕКЕ.
Найденное решение кажется очень удачным. Женя внутренне успокаивается и игриво, сама себе и своей власти веря, начинает новое письмо (таких обращений в их переписке не было и больше не будет): «Боричка, не печалься, мой мальчик, твои письма такие грустные».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 204.
Его письма не грустные, они независимые, жесткие и рациональные – в его новой готовности, не оттолкнув и не погубив, приспособить небогатый и неудачный, не любовью выбранный ее человеческий склад под свою жизнь.
В это время и у Бориса Пастернака роман, который тоже не закончится, по его натуралистическому выражению, скрещеньем ног.
Любой русский замирает – роман Бориса Пастернака и Марины Цветаевой. Он был и остался только на бумаге – возможно, его даже не существовало у них в головах, в мыслях. Это был jam-session, как в джазе, когда двое садятся к роялю и с искренней страстью, на разрыв аорты, играют величайшую любовь, получая цветы и аплодисменты. Так и Пастернак бросался к письменному столу и писал все, что чувствовал и мог бы почувствовать, и Цветаева тоже не верила своему счастью – оказывается, можно получать такие тексты со своим именем в адресе, а самое главное – можно писать ему.
«1926 у Цветаевой – ее звездный год, когда она лихорадочно дирижировала двумя великими поэтами».
ГАСПАРОВ М. Записи и выписки. Стр. 58.
«Ее отщепенство <> через много лет выдало ее незрелость: отщепенство не есть, как думали когда-то, черта особенности человека, стоящего НАД другими, отщепенство есть несчастье человека – и психологическое, и онтологическое, – человека, недозревшего до умения соединиться с миром, слиться с ним и со своим временем, то есть с историей и людьми».
БЕРБЕРОВА Н. Курсив мой. Стр. 245.
С историей и людьми Пастернак, пожалуй, тоже не слился, и со временем путался: «Какое, говорите, у нас на дворе тысячелетье?» – но что-то жизнь для него обозначала: природа, женщина, ребенок. Он не увидел никогда хорошего любимого ребенка, но знал, что это – хорошо, как приметила все на свете видящая и всяким талантом злимая Ахматова: «И почему-то у него там везде дети».
То есть с жизнью его было чему связывать, он не родился самоубийцей, он не мог жениться на Цветаевой – он не смог даже себя заставить повести дело так, чтобы оказаться с ней в одной постели. Пережившие знают: страшно вспоминать то, что было с тем, кого не просто нет, а который выбрал и сделал ЭТО сам.
«Удивительно, но в мамином письме сказалась та же женская ревность, которая проявилась и у Марины Цветаевой, заявившей Пастернаку в это время о своем нежелании получать от него письма, подобные тем, что он пишет в Германию своей жене».
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 164.
По счастью, и это сохраняет накал полярности в ее творчестве, Цветаева остается женщиной с женским самоослеплением: ослепляют ее и ослепляет она. Это все она выплескивает в письме Рильке, которому вообще нет до этого дела: и пишет, что Пастернак прервал с ней переписку, и кричит сама – это я ему сказала: «Хватит, нет!»
«Дорогой Райнер, Борис мне больше не пишет. В последнем письме он писал: все во мне, кроме воли, называется тобой и принадлежит тебе. Волей он называет свою жену и сына, которые сейчас за границей. Когда я узнала об этой его второй загранице, я написала: два письма из-за границы – хватит! Двух заграниц не бывает. Есть то, что в границах, и то, что за ними. Я за границей! Есмь и не делюсь. Пусть жена ему пишет, а он ей. Спать с ней и писать мне – да, писать ей и писать мне, два конверта, два адреса (та же Франция!) – тем же почерком, делать сестрами… Ему братом – да, ей сестрой – нет. Такова я, Райнер…»
Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.
Переписка… Стр. 164.
Цветаева, письма к которой он начинает подобным образом: «Успокойся, моя безмерно любимая, я тебя люблю совершенно безумно… »
Марина Цветаева. Борис Пастернак. Души начинают видеть.
Письма 1922—1936 гг. Стр. 262. Публикатор в данном случае не ревнивый Жененок.
Как частный человек, Евгений Борисович Пастернак достоин всяческого уважения, и со страниц книг, которые он составлял и комментировал, появляется образ правдивого, трудолюбивого, благодарного сына и милого человека. В этом качестве он заслуживает полагающегося отношения (и даже больше, чем он просит, – деликатной отстраненности, неприлично же пристально наблюдать и судить незнакомого человека, ведь как частный человек он относительно мало с кем знаком).
