Дальше мы шли пешком. Рюкзак весил 40 кг. С привала вставали рывком и некоторое время бежали за рюкзаком. Пыль, жара, гнус… «И только пыль, пыль от шагающих сапог» (Р. Киплинг). Как-то на привале около речки варили гороховый суп с тетёркой. Вдруг услышали мощный шум. По речке из-за поворота вылетели лебеди. Крылья их, казалось, доставали до берегов. Красавцы, но в свете заходящего солнца они выглядели птицами Апокалипсиса…
Андрей где-то выпросил лошадь, которую мы навьючили и пошли вперед. На привале я её стреножил. Не успели развести костер, как она запрыгала домой со страшной скоростью. Побежали ей наперерез. Коллектор, по прозвищу Слон, с лошадьми дела не имел и решил подойти к ней сзади. Тут же получил по зубам. Наконец, поймав лошадь, дошли до погранзаставы. На заставе нас обычно кормили. Помню пышный пшеничный тёплый хлеб местной выпечки со сливочным маслом. Сейчас такой хлеб пекут только в моей деревне под Переславлем-Залесским. И больше нигде в мире. Мы съедали по буханке, в дорогу нам давали ещё по буханке, которые мы съедали сразу же, за ближайшим холмом. В этот раз мы попросили запереть лошадь в сарае. Мешок с овсом оставили снаружи. Сидим у костра, слышим: кто-то чавкает. Прибежали, видим: лошадь вылезла через окно и жрёт овёс! Дальше — больше: на ночлег поставили палатку, лошадь я стреножил, и мы легли спать. Прибегают пограничники, кричат: «Это ваша лошадь на полигоне? Сейчас стрельбы начнутся!»…
Наконец, наша экспедиция подошла к концу. Догнали партию, у них лошадь сбежала, и они тоже закрывали сезон. Поставили палатки рядом. Ночью наша лошадь побродила, побродила, навалилась на меня и заснула. Я был счастлив: не надо будет утром бегать её искать. Когда проснулись, обнаружили вокруг странные находки: какая-то сосулька, ещё одна… Оказалось, это бывшие мешки с крупой и сахаром. Рядом лежал расколотый пополам лоток для отмывки образцов. Хозяева говорят: «Ну что с вами делать? Убить вашу лошадь? Слишком большая, не съедим. Ладно, давайте сворачивать лагерь, пойдём в посёлок». Пришли, только собрались отдохнуть, прибегает Андрей и кричит: «Вы костёр не затушили, там дым. бегом обратно!» Побежали… Два дня и две ночи не ели, не пили, тушили лесной пожар в торфе. Когда вернулись, налили нам по кружке спирта. Мы выпили и пошли в кино. Я никак не мог совместить два изображения. «Ну и чёрт с ним», — решил я и смотрел фильм «на двух экранах». Вернулся в Москву более-менее вовремя.
Учиться я начал в новой теоретической группе. Студенты были сильные, со многими из них у меня на всю жизнь сложились дружеские и рабочие отношения. Появилось новое увлечение — конный спорт. Я вступил в клуб «Буревестник», в Измайлове. Начались тренировки. Вскоре меня произвели в капитаны университетской команды. Занимались мы конкур-э-пиком — прыжками через препятствия. В мою команду попала совсем молоденькая студентка с геологического факультета Наташа Арсеньева, с которой через три года мы поженились, а в 2009 году отпраздновали золотую свадьбу. Впоследствии знакомый дед назвал наш брак «браком по любви на лошадиной основе». Я подозреваю, что Наташу тогда больше интересовали лошади, а не моя персона. В 1956 году наша команда выиграла кубок Москвы. Победу отпраздновали всей командой у меня дома, а затем ночью вышли на Крымскую площадь и на четвереньках переползли Садовое кольцо.
С лошадьми я начал общаться не только в манеже, но и на конном заводе в Горках-10. Тогда был дефицит наездников, и мне доверили работать по утрам со знаменитым рысаком-производителем Квадратом. Сейчас в Горках на заводе стоит его статуя. Я чистил коня и выезжал на нем в поля напротив элитного посёлка Николина гора. В летний сезон тётя Вера давала там уроки французского языка для детей этой самой элиты, и ей обеспечивали комнату. Там я и жил иногда. Мне, кроме Квадрата, давали объезжать и тех рысаков, которых отправляли на завод с ипподрома. Среди них были и замечательный кабардинец Илькуш, и красавец-ахалтекинец Ветерок, очень азартный и быстрый, и донской жеребец, подаренный Н. С. Хрущёву. С ним тоже никто не работал, приходилось выезжать и его. Туда-то, на завод, я стал привозить Наташу. Компания была своеобразная: мы с Наташей, тренер, конюхи и скульптор Эрик Гиляров — автор статуи Квадрата и многих других. Порядок был простой: свалившийся с коня ставил бутылку. Скакали по полям и перелескам Подмосковья. Народу тогда вокруг было мало. Зимой я сажал Наташу на донца, а сам на горных лыжах ехал за ними. Было две проблемы: как избежать комков снега, которые летели мне в лицо из-под копыт коня, и как успеть вывернуться, когда она резко поворачивала коня. В таком случае я обычно летел «мордой в кусты».
Один выезд запомнился навсегда. Наташа — на Ветерке, её приятельница Юля — на хитром дончаке и я — на Илькуше. Сначала шли рысью, потом перешли на лёгкий галопчик. Хитрый дончак сразу почувствовал, что Юля сидит неуверенно, раскачал её и выбросил из седла. Пока я с ними разбирался, Ветерок подхватил Наталью, закусил удила и помчался в маточный табун. Наталья держалась, сколько могла, пытаясь скрутить ему голову, но в конце концов свалилась. Тренер учил никогда не отпускать повод. Она и не отпустила, и конь наступил ей на ногу: отпечаток подковы на ноге оставался больше года. Картина была невеселая: около маточного табуна лежит Наташа, над ней прыгает Ветерок, дико ржёт и рвётся в табун; посреди поля Юля пытается удержать дончака. Кое-как я их собрал, и мы в потрёпанном виде вернулись на завод, где нас уже ждали с нашими бутылками.
Я сдал на второй разряд, и мне дали собственного коня. Это и радость, и ответственность, и ежедневный труд. В то же время я начал преддипломную практику у И. В. Курчатова в Лаборатории измерительных приборов Академии наук СССР. И оказался перед выбором: кони или наука. Помучился, помучился и выбрал науку.
В ЛИПАН я попал после того, как Игорь Васильевич Курчатов послал своего заместителя Игоря Николаевича Головина на физфак отобрать студентов для написания дипломных работ в институте. Я оказался в списке отобранных из-за своих олимпиадных и выставочных дипломов. После собеседования началось оформление по линии медицины и режима. Надо сказать, вопреки распространённому мнению, что каждый второй студент был осведомителем, я с органами во время учёбы не сталкивался и даже не замечал их присутствия. В ЛИПАНе, конечно, я сразу попал в систему. Из-за особой секретности и роли Л. П. Берии как куратора проекта Минсредмаш и ЛИПАН были как бы сращены с органами. Я дал подписку о послушном поведении и до сих пор, по мере возможности, избегаю посещения ресторанов. Ходила шутка: «Почему водители в Средмаше не ругаются матом? Ответ: Когда принимали на работу, предупредили: будете повторять, что начальники говорят, сотрём в лагерную пыль!» При всей свирепости режима, в теоретическом отделе, куда я попал, царила атмосфера полной интеллектуальной свободы, как в семье или на другой планете. Поэтому более полувека работаю в институте и надеюсь свою трудовую карьеру здесь и закончить. «Нам целый мир чужбина; отечество нам — Царское Село» (А. С. Пушкин).
