«Ну-ка, быстро, — говорю я себе, — где там у нас скромные, проникновенные слова… Э-э…»
— Как дела?
— Это ж сколько раз ты ходил туда-сюда?
— Я сделал девятнадцать дублей, а что?
— Да, старик… (Пауза.) Тебе не позавидуешь…
Я, кинозвезда, снимаюсь в фильме, в главной роли, написанной специально для меня, вся съемочная группа смотрит мне в рот… А он из своей камеры заявляет мне такое?
Совершенно сбитый с толку, я поспешно пытаюсь найти другие такие же скромные и проникновенные слова.
— Ладно, а вы-то чем в жизни занимаетесь?
— Захватом заложников. Правда, в этот раз дело сорвалось.
Нет, вы можете себе представить?
По его мнению, лучше один раз провалить план захвата и оказаться за решеткой, чем быть по эту сторону решетки и снимать план с девятнадцати дублей…
Вечером, по дороге домой, я все думал об этом разговоре.
Вопросы неотступно роились в голове.
Неужели он действительно счастливей меня?
Чего мне не хватает?
И вообще, что такое счастье?
Кстати, куда я засунул ключи?
И почему в мясном магазине всегда говорят: «Тут немного побольше, ничего?»
И прочие подобные вопросы, обычно осаждающие человека, когда он остается наедине с собой.
Если взять меня лично, то я частенько откладывал эти вопросы на потом, а смелость приберегал на завтра.
Но тут уж меня допекло! Я мертвой хваткой вцепился в проблему.
Так кто кого: актер зэка или наоборот?
Зэка сажают в темницу, актер работает в полутемном зале.
Актер — это стразы и норка… Зэк — это стрессы и нары…
Зэк сидит в тюрьме, актер в плену у славы.
Так.
Возьмем актера, назовем его Игрек, для удобства.
А заключенного — Игрок, чтобы было не так скучно.
Бандит каждое утро спозаранку готовит свой налет.
Актер каждый день с 14.30 готовится к выходу.
В час X бандит входит в банк.
В час X с четвертью — потому что вовремя начинать не получается никогда — актер выходит на сцену.
Если дело выгорает, бандит получает кучу бабок, и актер тоже получает кучу бабок.
Но если все сорвется, бандита посадят под замок, а актер не будет знать, куда податься.
После чего актер хочет, чтобы его снова взяли, а зэку плевать, его и так уже взяли.
Заключенный знает, что ему дали три года, а актер не знает, сколько ему маяться, два месяца или пожизненно…
Зэку дают и кров, и пищу, актер же не знает, на что купить еду. И что он тогда делает? Идет грабить банк, а потом в тюрьме организует театральный кружок.
Итак, что и требовалось доказать, факт налицо, я не нашел ответа на вопрос.
А ведь это не вопрос, а проблема!
Потому что хотя с виду и не скажешь, но мне тоже случается чувствовать себя как рыба без воды.
Мне тоже случается лить слезы над утраченным временем, и не только после чтения Пруста.
И если бы мне довелось еще раз увидеть того самого зэка, я бы задал ему один вопрос:
«А что такое счастье?»
Неотступно преследуемый этим вопросом, я неожиданно для себя снова оказался в тюрьме, горя желанием выяснить, что же он имел в виду.
Вот незадача. Тот парень накануне сбежал.
— Сбежал? Но почему?
— Поди пойми, — сказал мне тюремный надзиратель. — Должно быть, хотел «от счастья убежать, пока оно не скрылось». С заключенными такое иногда приключается. Люди живые, на месте им не сидится.
И он проводил меня до дверей: его взгляд из-под полуопущенных век светился мудростью, сочувствием к слабым и кое-чем еще, крепостью в 12, 5 градуса.
— Заходи в любое время, примем как родного. А за него не переживай: там, где он сейчас, ему наверняка лучше.
— Вы так считаете? А тогда, знаете ли… Скажите мне, а что такое счастье?
Услышав эти слова, Фред — да, его звали Фред, или Фрейд, уже не помню, — по-братски положил мне руку и дубинку на плечо.
— Счастье, — сказал он мне, поковыряв в носу, — счастье — это когда одна форма скуки сменяется другой.
И, больше ничего не добавив, он громко вздохнул и с силой толкнул дверь.
Я был так потрясен, что даже не услышал, как она с оглушительным грохотом захлопнулась за моей спиной.
Я стоял на тротуаре дурак-дураком и механически повторял бесценные, магические слова.
— Одна форма скуки сменяется другой… Одна другой…
Я обернулся к зловещей двери, глянул на вооруженную до зубцов тюремную стену и прокричал:
— Кто это сказал — вы или он?
— Это сказала Колетт!
И тут же заключенные, видимо озабоченные тем же вопросом, начали кричать и трясти решетки:
— Гони Колетт! Гони Колетт!
Звучало как «Оголи Колетт! Оголи Колетт!»
А я уходил все дальше от тюрьмы и чувствовал себя свободным и словно бы освещенным изнутри посетившим меня откровением…
Так, значит, вот оно, все то, чего я искал.
Выходит, счастье заключено в одной нехитрой фразе.
«Оголи Колетт»…
Глава XIII. Мирей и ее ларчик с драгоценностями
Однажды я был в 75 сантиметрах от блаженства, может, даже в 70… Нет, просто раз уж разговор зашел о Колетт… Как-никак я снимался с Мирей Дарк, причем голой.
То есть… «голая Мирей Дарк» — это, конечно, не больше чем набор слов и совершенно не соответствует действительности. Невозможно совместить в голове такую прелесть и такую пошлость. Это так же невероятно, как «кружева из кислой капусты» или «ажурные чулки на кнопках».
Особенно в такой момент, как тогда… Вне времени… За пределами реальности…
Мне кажется, никогда я не забуду восхитительный изгиб ее бедер, прозрачную светящуюся кожу и взгляд, острый, как бензопила.
Да, стальной взгляд бензопилы, потому что она дала строжайшие указания и твердо была намерена добиться их соблюдения. Ее тоже надо понять: как-никак она должна была совершенно голой войти в комнату и потом лечь ко мне в постель. Поэтому еще до начала съемок она выгнала с площадки почти всю группу, а потом обернулась ко мне: «Пьер, ты смотришь мне в глаза! А если вздумаешь взглянуть куда-нибудь еще, то так получишь!»
И поехало… МОТОР!
Она снимает пеньюар.
Спиной к камере идет ко мне… Вот она приближается…
При каждом шаге ее волосы вздрагивают и озаряют всю комнату.
Тут нельзя даже сказать, что она притягивает свет, — она сама и есть свет.
В глаза, только в глаза, а не то получишь по морде, повторял я про себя…
Если взгляд сползет вниз, она мне вмажет…
Только в глаза… Тоже мне, легко сказать…
Ужасно тяжело смотреть человеку в глаза, никогда не знаешь, какой из двух выбрать, а тем более если 75 сантиметрами ниже… Всего ничего, 75 см…
Это выше сил человеческих…
Я перебрал все варианты, все тактические ходы, особенно самые смелые…
Я говорил себе: а если я просто обведу взглядом комнату?
Нет, ей это покажется подозрительным. Во-первых, с чего бы мне окидывать взглядом комнату, я же не монтер? И кроме того, она начеку и следит за малейшими отклонениями моего зрачка…
Можно взять и чихнуть. Дело верное, отличный повод наклонить голову, но если так, то придется переснимать дубль, а тут уж на меня накинется режиссер. Что же делать?
Соринка попала в глаз! Вот отличный способ начать косить глазом куда угодно. Ой, как щиплет, щиплет, раз… Да, но тут я совершаю серьезную ошибку: тру пальцем глаз и открыто указываю на объект преступления.
Как бы мне хотелось уметь смотреть разом во все стороны! Не как Жан-Клод Ван Дамм, а как Сартр. Один глаз пошел по ягоды, а другой его караулит. Гипнотизирую ее левым глазом, а правым осматриваю достопримечательности.
Прикидываю все возможности, не могу решиться. Решиться не могу, но чувствую, угадываю там, чуть ниже, маленькую неясную тень, которая зовет меня жалобным голоском…
— Ау-у!
— Да.
— Я тут!
— Знаю…
