От встреч с мужиковствующими его пытался отговорить Мариенгоф. Как-то Шершеневич, Грузинов, я говорили на ту же тему с «мужиковствующими», но они заявили, что мы боимся ухода Есенина из «Ордена имажинистов», и продолжали свое. Им было известно, в каких истинно дружеских отношениях состояли в ту пору (1920 год) Сергей и Мариенгоф, и они сочинили такое двустишие:
Есенин последний поэт деревни.
Мариенгоф первый московский дэнди.
Действительно, высокий красивый Анатолий любил хорошо одеваться, и в тот двадцатый год, например, шил костюм, шубу у дорогого, лучшего портного Москвы Деллоса, уговорив то же самое сделать Сергея. Они одевались в костюмы, шубы, пальто одного цвета материи и покроя.
У «мужиковствующих» неприязнь к Мариенгофу росла не по дням, а по часам. Как-то Дид-Ладо нарисовал карикатуры на Есенина, изобразив его лошадкой из Вятки, Шершеневича — орловским рысаком, Мариенгофа — породистым конем-Гунтером. С этой поры «мужиковствующие» спрашивали:
— Ну, как поживает ваш Анатолий Гунтер? Конечно, в то время никто из имажинистов не предполагал, какой подлый подвох последует с их стороны по отношению к Сергею. А пока что, по настоянию Есенина, вышло несколько сборников, где с участием его и Мариенгофа были напечатаны стихи «мужиковствующих».[6]
Я выкроил время так, что ровно в час дня вошел в книжную лавку артели художников слова на Б. Никитской, дом № 15. Есенин разговаривал с Мариенгофом, который показывал ему какую-то книгу.
— Иди в салон, — сказал Сергей, — я сейчас! «Черт! — подумал я. — Он не хочет, чтобы даже Анатолий слышал!»
Я поднялся на второй этаж, где был салон — место приема поэтов, писателей, работников искусства, приходящих в книжную лавку, чтобы поговорить, поспорить по поводу купленной книги или еще по какой-либо причине.
Когда Есенин пришел в салон, признаюсь, я без обиняков спросил его, почему он делает тайну из того, что говорят о нем члены правительства и ЦК партии.
— Садись! — предложил он. И задал мне вопрос — Ты в Союзе поэтов бываешь?
— Бываю. Верней, бывал. Сейчас редко захожу.
— Как относятся к тебе молодые поэты?
— Да по-разному. Дир Туманный — хорошо. Рюрик Рок все допытывается, как я попал в имажинисты. Я говорю: прочитали стихи — приняли.
— Допытывается? Наверно, метит к нам?
— А он это не скрывает!
— Ладно! Буду выступать, скажу о ничевоках. Попляшут. Только напомни!
И, выступая в клубе поэтов, сказал улыбаясь:
— Меня спрашивают о ничевоках. Что я могу сказать? — и закончил под аплодисменты: — Ничего и есть ничего!..
Есенин положил руки в карманы брюк и стал медленно шагать по салону. Я молчал.
— Ты Пушкина знаешь? — вдруг спросил он, останавливаясь передо мной.
— Как будто! Читал о нем Белинского, Писарева. Недавно Айхенвальда!
— «Моцарта и Сальери» читал?
— Да!
— Триста с чем-то строк. А мысли такие, что перевесят сочинения другого философа. Помнишь, что говорит Сальери? — Сергей, подчеркивая нужные места, великолепно прочел вслух:
Нет! Не могу противиться я боле
Судьбе моей; я избран, чтоб его
Остановить, — не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки…
Не я один с моей глухою славой…
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Есенин прочитал монолог до конца, походил по салону, посмотрел на меня и повторил: «Не то мы все погибли, мы все, жрецы, служители музыки». — И добавил: — Видишь, один гений Моцарт губит все посредственности!
— За них Сальери мстит Моцарту ядом, — подхватил я.
Сергей улыбнулся и покачал головой:
— Я хотел встретиться с Леонидом Андреевым — не удалось! А ты разговаривал с ним, и он советовал тебе больше читать.
— Я и читаю. Но ведь что получается: учусь в университете, служу, пишу стихи, теперь вот работаю в «Ассоциации» и немного в Союзе поэтов. Времени-то не хватает!
— Это Пушкин написал, что Сальери отравил Моцарта. На самом деле это легенда. Да и для чего Сальери так поступать? Он был придворным капельмейстером, купался в золоте. А сильных покровителей у него было до дьявола! Этот человек пакостил Моцарту, как только мог. — Есенин поднялся со стула, оперся руками о стол. — Oт Сальери ничего не осталось, а от Моцарта…
Он подошел к одному из окон салона, где на подоконниках лежали навалом книги, покопался в них, вынул толстую, в переплете, и подал мне. Это был краткий энциклопедический словарь Павленкова.
— Если денег нет, потом отдашь! — заявил он. — Теперь рассказывай!
Когда я закончил, он задал несколько вопросов, потом мы спустились вниз, он подошел к лестнице, стоящей возле полок, передвинул ее и полез на самый верх. Там он достал стоящие за томами несколько своих книжек, надписал их и попросил передать по назначению. (Просьбу я выполнил. Бывшему на Юго-Западном фронте Ф. Э. Дзержинскому оставил книги на его даче.)
Провожая меня из книжной лавки и отпирая дверь, Есенин взял меня за плечо и задержал:
— Зависть легко переходит в ненависть, — тихо проговорил он. — Самый близкий друг становится яростным врагом и готов тебя сожрать с кишками…
Думаю, что читатели, хоть немного знакомые с биографией Есенина, вместе со мной скажут, что его слова оказались пророческими…
Когда к обеду я вернулся домой, в моей комнате сидел Грузинов. Имажинисты часто переступали через порог моей комнаты. Ларчик открывался просто: не только устав «Ассоциации вольнодумцев», но бланки, штамп, печать хранились у меня. («Орден имажинистов» не был юридическим лицом и не имел своей печати.) В двадцатые годы то и дело требовались всяческие справки, удостоверения, заверенные копии документов. В моей «канцелярии» с пишущей машинкой это делалось с предельной скоростью.
Грузинов пришел за справкой для домового комитета. Разговаривая с ним, я подивился, как это Есенин наизусть прочел Пушкина. Говорили, он знает только «Слово о полку Игореве» да священные книги! Иван усмехнулся:
— Ты думал, он мужичок-простачок? Нет, брат, он себе на уме.
Хитра-ай!
И объяснил, что Сергей может прочесть не только Пушкина, но и Лермонтова, Баратынского, Фета…
— Да чего там!.. — продолжал с увлечением Иван;— Он прозу знает: лермонтовскую «Тамань», вещи Гоголя. И знаком с новыми стихами Блока, Маяковского, Пастернака, Мандельштама. Хитра-ай! — повторил Грузинов.
— Погоди! Старое он читал раньше. А когда успел новое?
— Ты у него сам спроси!
