Вскоре Кох ушел на пенсию, которую он рассматривал «не как подаяние, а как дело справедливости». Он ходил в институт заниматься, но уже не как директор, а как научный сотрудник, конечно, уважаемый многими ассистентами института, бывшими его учениками. Директором института после него был назначен его бывший помощник, знаменитый бактериолог Пфейфер.
Уже в отставке, на покое, Кох продолжал изучение тех болезней, которыми интересовался раньше: туберкулеза, малярии, тропических болезней. Он продолжал путешествовать по Африке, Индии. Был в Париже, чтобы показать этот город молодой жене-артистке. Очень интересно рассказывает об этой их поездке Мечников: «С первого же дня по приезде они каждый вечер ходили по театрам. Так как Коху в то время уже переваливало за 60, то я думал, что такое времяпрепровождение должно было бы его утомить. Поэтому в последний день их пребывания в Париже, когда г-жа Кох пожелала полуночничать в монмартрских кабачках, я нашел ей провожатого среди молодых врачей, которые были непрочь повеселиться. Но Кох и тут оказался неизменным: он сам повел жену смотреть глупейшие представления на Монмартре. С большим удовольствием Кохи посещали парижские рестораны, обнаруживая вкусы, не совсем совместимые с ролью Коха как гигиениста. Он потешался над моей гигиенической последовательностью, упрекая меня в педантизме. Я думаю, что это отсутствие педантизма у Коха оказало ему дурную услугу, ускорив его смертельную болезнь.
Было видно по всему, что Кох приехал в Париж не ради научных целей. Тем не менее ему было показано, что могло его интересовать. В Пастеровском институте ему был оказан прием, которого не удостаивались коронованные особы. Весь персонал собрался в библиотеке, где Кох был встречен радушным приветствием и единодушными рукоплесканиями. Осматривая лаборатории, конюшни и остальное, он всего более интересовался техническими подробностями. Он записывал малейшие усовершенствования в способах взимания крови у лошадей, в приемах впрыскиваний и пр. Я провел его к Кюри (знаменитый изобретатель радиолучей), который показал нам опыты с радием и его эманацией. Во время своего пребывания в Париже, которым он остался очень доволен, Кох успел посетить и некоторые музеи. Осмотр Луврской галлереи под руководством моей жены убедил ее в том, что Кох был очень сведущ по части живописи и обнаруживал серьезный вкус к ней. Вообще он оказался далеко не узким специалистом. Он был очень начитан в различных областях знания. В философии он был последователем Маха, одно из сочинений которого он мне потом прислал на память. Мы с ним расстались друзьями»[5].
Но здоровье Коха постепенно расшатывалось. Вечером 9 апреля 1910 года, после работы в институте, у него случился типичный припадок грудной жабы, с болью в сердце, отдающейся в левую руку. С тех пор здоровье его резко пошло на убыль.
21 мая 1910 года он с женой отправился в Баден-Баден в санаторий; 27 мая, по желанию жены, он хотел принять участие в обеде за общим столом; его одели и усадили у двери на балкон. Вдруг директор санатория, доктор Денглер, увидел, что Кох сидит у веранды, сползши со стула, с низко опущенной головой. Он был мертв.
Согласно завещанию Коха, тело его сожгли, а урну с пеплом замуровали в стену Института инфекционных болезней, первым директором и создателем которого он был. Вильгельм согласился на наименование этого института именем Коха — на подобие Пастеровского института в Париже, Листеровского института в Лондоне.
27 мая 1916 года в память Коха в Берлине был воздвигнут мраморный памятник, как раз в том месте, где он в Управлении здравоохранения за 30 лет до смерти начал свою блестящую карьеру.
Чем велик был Кох и в чем он ошибался?
Кох был отцом бактериологии. Его открытия, а главное — методика его работы — научили, как нужно искать микробов и как бороться с ними. Плеяда блестящих учеников, прошедших школу Коха, продолжала его великое дело. Один из его ближайших учеников, Беринг, исследовал возбудителя дифтерита. Эти исследования привели его к открытию прививок против дифтерита — предохранительных и лечебных. Беринг заражал дифтерийными бациллами лошадь в такой дозе, что лошадь заболевала, но не погибала, а выздоравливала. От такой выздоровевшей лошади он брал кровь, отстаивал ее и сывороткой этой крови лечил больных дифтерией.
Другой блестящий ученик Коха — доктор Гафки — прославился своими работами по брюшному тифу.
Третий ученик Коха — Леффлер — открыл возбудителя дифтерита, «леффлеровскую палочку». И таких блестящих ученых с мировым именем из школы Коха вышло немало.
Ряд ученых в других странах пользовался методикой Коха и добивался величайших открытий. Словом, Кох перевернул страницу мировой научной медицины и поднял бактериологию на небывалую высоту.
Но Кох, дитя своего времени и своего класса, во многом ошибался.
Мы уже говорили о его научных ошибках. Среди них самая большая и непростительная для Коха — его пропаганда туберкулина. Дело здесь было не только в неправильности и опрометчивости научных предпосылок, — дело было и в практическом вреде для больных. Надо только представить себе, какое увлечение туберкулином наблюдалось тогда, когда Кох провозгласил свое новое средство. Все больные, начиная от больных с начальными формами туберкулеза, кончая безнадежными, потянулись за туберкулином. Больные требовали применения туберкулина даже в тех случаях, когда врач отказывался применять его или относился к нему сдержанно. А, конечно, нашлось немало врачей, которые пытались спекулировать и обогащаться на «модном» средстве, провозглашенном «самим Кохом». Можно сказать без преувеличения, что история туберкулина стоила многих слез, страданий и даже смертей человечеству.
Кох ошибался в своем споре с Берингом, доказывая, что человеческие и животные туберкулезные бациллы совершенно различны и что животная палочка не заразительна для человека. И в этом случае речь шла не о чисто теоретической ошибке. Учение Коха грозило демобилизацией внимания населения от мер борьбы против заражения от животных.
Кох был неправ в споре с Мечниковым. Учение Мечникова об иммунитете открыло громадные перспективы перед теоретической и практической медициной. Яснее стал болезненный процесс. Яснее стали защитительные силы в организме (белые кровяные шарики, как учил тогда Мечников), которые вступают в борьбу с попавшей в организм заразой. Практическая медицина приложила немало стараний, чтобы развить в организме иммунитет, то-есть невосприимчивость к заразе.
Неправ был Кох и в споре с Пастером о пользе прививок. Если у Пастера и были преувеличения, то польза прививок, как потом признал и сам Кох, громадна. Что бы мы делали теперь, если бы у нас не было прививок против бешенства, против дифтерита, скарлатины, сибирской язвы, столбняка и целого ряда других болезней?
