После отъезда Мартынова, Каратеев резко изменился в своих отношениях ко мне. Он и вообще-то помыкал всеми нами, давая каждому почувствовать, что он хозяин, а тут вдруг и вовсе Тит Титычем сделался. Надо полагать, действовала на него чья-нибудь товарищеская сплетня про меня. Не любя возражений, а тем более напоминаний относительно жалованья, во всех своих закулисных действиях он был крайне произволен, что, разумеется, ожесточало против него служащих и возмущало даже самых спокойных из них. Фундаментом его благополучия служили штрафы, которые он налагал за всякую безделицу, за каждый незначительный промах, обыкновенно проходящий бесследно во всяком другом театре.
Имея крайнюю нужду в деньгах, являюсь я в одно прекрасное утро к антрепренеру и прошу его выдать часть следуемого мне жалованья, которое он задержал месяца за три.
— Нет у меня ни копейки!— грубо отрезал он.
— Я долгое время не беспокоил вас, но теперь подошло такое время, что есть нечего…
— А уж это не мое дело!
— Как не ваше? Я для вас работал, вы задолжали мне, благодаря чему я сижу без куска хлеба…
— Другим я более должен, да не требуют так назойливо…
— Я далеко не назойлив, красноречивым подтверждением чего могут послужить мои сапоги, износившиеся, отрепанные, которые при всей необходимости заменить новыми я не в силах, опять же благодаря вам…
— Мальчишка!— возвысил голос Каратеев. — Ты еще смеешь со мной разговаривать?
— Отчего мне с тобой не разговаривать? — так же грубо ответил я ему.
— А! Когда так, я тебе ничего не должен! Понимаешь, ты с меня не получишь ни одной копейки! Да еще по контракту прослужишь даром полгода…
Я тотчас же отправился к полицеймейстеру полковнику Бобухову и просил его заступничества. Он принял меня очень хорошо, вошел в мое положение и обещал свое покровительство. Не откладывая дела в долгий ящик, Бобухов послал рассыльного за Каратеевым. Когда тот явился, полицеймейстер предложил ему несколько формальных вопросов и, между прочим, такой:
— Почему вы не платили Алексееву (в Кременчуге я опять взял свою старую фамилию) три месяца жалованья?
— Как не платил? — Каратеев состроил удивленную физиономию. — До копейки все выплатил…
— А его расписки в получении у вас имеются?
— Расписок нет… да у меня вообще их не существуешь, всем на слово верю…
— А если вы своим служащим верите на слово, то зачем же с ними контракт заключаете? Тоже бы на слово…
— Контракты дело другое…
— Вижу, вижу, что контракты для вас дело другое… Я пригласил вас к себе для того, чтобы объявить вам, что контракт Алексеева вами нарушен неуплатой своевременно следуемых ему денег, на основании чего с этой минуты для Алексеева он не имеет никакой силы обязательства…
То есть как это контракт нарушен?
— А так, вы обязаны уплатить ему свой долг, а он продолжать службу у вас не желает…
— Этого нельзя. Сегодня назначен «Дезертир», и он в нем участвует. Афиши расклеены с его именем, а заменить эту пьесу другой я не имею возможности…
— Сегодня я сыграю, — заметил я Каратееву, — но прежде всего уплатите мне жалованье…
— У меня нет денег…
— А мне нечего есть. На голодный желудок игра на ум не идет…
— Я вам выплачу потом…
— Когда?
— Когда поправлюсь несколько… Что я не останусь перед вами плутом, даю честное слово при господине полицеймейстере…
Бобухин несколько смягчился и сказал мне:
— Ну, сегодня-то уж сыграйте!
Я согласился, но с тем, чтобы для ограждения моей личности от неприятностей со стороны антрепренера, на сцену и в уборную мою была поставлена полиция. Бобухов прикомандировал ко мне трех нижних полицейских чинов и одного квартального, которые не отходили от меня ни на репетиции, ни на спектакле.
Публика, узнавшая наше закулисное происшествие и его подробности, сделала мне овацию, которая пришлась очень не по вкусу самолюбивому и мстительному Каратееву…
В конце концов я оказался в крайне печальном положены: ни денег, ни квартиры, ни куска хлеба. Каратеев слова своего не сдержал и мне не выплатил ни одной копейки; квартирный срок давно минул, и я не считал возможным злоупотреблять доверием хозяев далее. Я уже совсем было упал духом, но на выручку ко мне явился наш театральный буфетчик, еврей Симка, очень добрый и сострадательный.
— Вам подложили свинью, — сказал он мне, встретясь со мной на ярмарочной площади. — И денег у вас нет. Ведь нет?
— Нет!
— Ну, вот как я знаю все хорошо!.. А когда у человека нет денег, то у него нет и квартиры. Ведь так?
— Так!
— Видите, как я прав!— самодовольно рассуждал Симка. — И нет так же обеда, ему нечего кушать. Ведь правда?
— Совершеннейшая.
— Вы не глядите, что я такой, а я все отлично понимаю!
— Это делает тебе, Симка, честь…
Симка как-то особенно потоптался на месте и, после небольшого молчания, конфузливо произнес:
— А если у вас ничего нет, то идите пока, на время, ко мне пожить…
— Спасибо тебе, Симка, но зачем же я к тебе поеду, ты сам человек бедный.
— Не бедный я, у меня всего хватит… И если вы пойдете ко мне, я вас живо на место устрою…
— На какое же? — улыбнулся я своему неожиданному покровителю.
— Вы не смейтесь, — слегка обиделся Симка, — я не шучу. У меня есть очень хороший знакомый антрепренер, Карл Михайлович Зелинский, который скоро поедет мимо нас на Ильинскую ярмарку в Ромны…
Я перебрался к Симке. Он жил на окраине города, в какой-то вонючей трущобе, населенной сплошь нечистоплотными сынами Израиля. Его семейство, состоявшее человек из пятнадцати, если только не больше, встретило меня довольно радушно и на перебой угощало всевозможными еврейскими снедями, к которым, при всей своей невзыскательности, особенно на голодный желудок, я не отважился прикоснуться.
Во время моего пребывания у Симки, Каратеев делал попытку помириться со мной, но я ее благоразумно отклонил, так как от дальнейшего пребывания в его труппе трудно было ожидать чего либо хорошего. Наконец, вскоре он и совсем собрался покинуть Кременчуг и переехать обратно в Киев. В день отъезда парохода с театральными деятелями, я получил приглашение яко бы от старых своих товарищей повидаться с ними и попрощаться на пароходе, но Симка меня предупредила
— Не нужно с ними прощаться. Не ходите на пароход,
— Почему?
— Они вас заманивают нарочно.
— Как нарочно?
— А так: как только войдете на пароход, Каратеев сейчас же прикажет тронуть его и отвезут вас в Киев, а уж там вы совсем пропадете. Киевский губернатор Бибиков к нему благоволит, ваш контракт признает сохранившим свою силу, и пробудете вы у Каратеева в кабале до тех пор, пока сам он вас не пожелает отпустить.
