9 февраля Александр, по его словам, пробился к Орлеанскому и пригласил на премьеру, тот, услыхав о несчастье, не мог отказать; в этом биографы сомневаются, но самый дотошный из них, Клод Шопп, доказал, что встреча была, хотя, по его мнению, Дюма просил о повышении оклада. Не видим причин не верить Дюма, так или иначе на спектакль герцог пришел. Автор бегал к матери в антракте, рассказывал, что все отлично. Не врал. Публика обомлела: так естественно все выглядело, и сюжет — не оторвешься, и намек все углядели… Он проснулся (на полу рядом с постелью матери) знаменитым — цветы некуда ставить. Но в тот же день цензура пьесу запретила. Тейлор устроил Александру аудиенцию у Жана Мартиньяка, министра внутренних дел, тот велел сделать изменения: гримировать Мишло так, чтобы он не был похож на Карла, и убрать оскорбление чувств верующих (пусть Генрих не благословляет шпагу своего любовника, а пошепчет над ней языческое заклинание). На второе представление снова пришел Орлеанский — он не видел дурного в том, что его сравнивают с коварным Гизом (то был звоночек, которого либералы не услышали). Дальше — успех: более пятидесяти представлений подряд, восемь тысяч франков за пару месяцев, издатель Визар купил текст за шесть тысяч франков — о таких деньгах автор и не мечтал.
Ставили «Генриха» и в других странах, в том числе в России: премьера состоялась в Петербурге 14 октября 1829 года, В. А. Каратыгин играл Гиза, его жена — герцогиню. Немцы тоже перевели и играли пьесу, но отзывались о ней осторожно. Эккерман, «Разговоры с Гёте», 15 февраля 1831 года: «Он считает, что пьеса, которую давали вчера, „Генрих Третий“ Дюма, превосходна, но публике она не по зубам. Будь я сейчас директором театра, сказал он, я бы не решился ее ставить». А престарелый Гёте написал Дюма: «Будьте осторожны, не перетруждайтесь, работа без отдыха приведет Вас к краху… Нет ничего более ужасного, чем воображение, лишенное вкуса». Стендаль, бывший тогда в Англии, писал: «Лучшее из нового, что здесь опубликовано, это „Генрих III“. Эта пьеса, как „Ричард III“ Шекспира, судит слабого монарха. У нее есть большие недостатки, тем не менее ее представление можно считать самым выдающимся литературным событием этой зимы… Публика найдет в „Генрихе“ бесконечно меньше таланта [чем у Корнеля и Расина] и бесконечно больше интереса и драматического наслаждения». А в начале XXI века украинский режиссер Игорь Тихомиров в театре имени И. Франко поставил осовремененного «Генриха», где Гиз с балкона произносит пламенную речь, как на майдане…
Во Франции о «Генрихе» писали все газеты. Анри Труайя, один из двух биографов (второй — Андре Моруа), по чьим книгам русскоязычный читатель в основном представляет себе Дюма: «Либеральные издания… радовались шуму, поднявшемуся вокруг пьесы. Реакционные… говорили об упадке „Комеди Франсез“». На самом деле художественный водораздел не всегда совпадает с политическим. Была, конечно, критика иного рода: «Французская газета» писала о «скандальном заговоре против трона и алтаря», «Корсар» разъяснял читателям, что автор — иезуит, нанятый мировой закулисой, чтобы оплевать религию и патриотизм. Но и прогрессисты могли придерживаться реакционных взглядов в искусстве: Дезире Низар, оппозиционер, поносил драмы Гюго и Дюма, называя их «бредом развращенной, воспаленной фантазии», и велел театрам ставить исключительно классику. (Правда, впоследствии Низар из героя, сражавшегося на баррикадах, сделается консерватором — метаморфоза, нередко с революционерами случающаяся; может, по тому, что революционер в молодости думает об искусстве, можно предсказать, станет он под старость реакционером или нет?) Литературная академия, где заседали драматурги-классицисты, в ужасе писала, что из-за таких, как Дюма, французский театр гибнет. Но погиб классицизм. Мемуары А. М. Каратыгиной: «Через два года Е. М. Хитрово привезла нам полученную ею из Парижа пиесу Дюма „Антоний“, которую мой муж перевел для своего бенефиса. Вслед за тем перевел он „Ричарда д’Арлингтона“, „Терезу“ и „Кина“, все три пиесы того же автора. Эти пиесы произвели совершенный переворот на нашей сцене, на которой до тех пор господствовал классицизм, а с тех пор вытеснен был романтизмом». Максим дю Кан: «Когда напишут историю романтизма, „Генрих III“ займет в ней самое высокое место. Пыль осядет под действием времени, и, когда мы посмотрим, каким был театр до этого, мы поразимся революции, которую произвел „Генрих“. Это важная веха, и автор — исключительный художник».
Позднее романтизм противопоставят реализму, но тогда он сам был отчасти реализмом: бурные, без правил, чувства и естественное поведение людей (правда, выражаемое довольно высокопарным слогом). Идеологом романтизма был Гюго, тоже сын наполеоновского генерала, но более удачливого, чем генерал Дюма, при Реставрации превратившегося в монархиста. Таким был и молодой (ровесник Дюма) Гюго: консерватор в политике, но революционер в литературе. (Позднее он станет прогрессистом во всем, что подтверждает нашу гипотезу: слушай не то, что юноша говорит о политике, а то, что он говорит об искусстве.) Но пока он был лоялен и его судьба складывалась гладко: опубликовав один роман («Ган Исландец») и написав по мотивам Скотта пьесу (провалившуюся) «Эми Робсар», он тем не менее к 25 годам был знаменит — как поэт. Познакомились так: Дюма послал билеты на «Генриха» Гюго и поэту Альфреду де Виньи, и они пришли. «До этого я знал Гюго только по имени — раз в библиотеке мне показали молодого человека, почти мальчика, одетого в голубой с золотом сюртук, желтый жилет, серые брюки и серо-белые ботинки, и сказали: „Вот Виктор Гюго“. Я поздоровался, но так как он не знал, кто я, он не ответил». А теперь — «на вершине успеха наши руки сошлись в рукопожатии и больше не разнимались».
«Генрих» был так популярен, что на него в четырех театрах шли пародии. Дюма с Левеном тоже сочинил пародию, «Король Дагобер и его двор», где король (правивший в VII веке), собирая на поединок своего любовника-лакея, пел ему песенку, находившуюся тогда «в чартах». Цензура велела убрать Дагобера — вдруг спустя 13 веков найдутся его потомки и обидятся. Переименовали пародию в «Короля Пето» (аналог «царя Гороха»), премьеру сыграли 28 февраля в театре «Водевиль», куда ходила публика попроще; многие сначала смотрели «Пето», потом шли на «Генриха». Журналист, чьего имени Дюма не назвал, а исследователи не раскопали, написал, что это Орлеанский заказал «Генриха» «своему служащему» и что он всегда так «вершит свои темные политические и литературные дела». Дюма оскорбился не за герцога, а за «служащего», вызвал журналиста на дуэль, секундант — де Ла Понсе, недавно переехавший в Париж. Но оказалось, что у противника на тот же день назначена дуэль с известным журналистом и дуэлянтом Арманом Каррелем. Дюма был с Каррелем знаком (через Левена), договорились стреляться по очереди. Каррель был первым и ранил противника в правую руку, так что драться с Дюма тот едва мог, однако держался храбро, шутил; помирились и стали чуть ли не приятелями. Сразу две темы для «Трех мушкетеров»: дуэль в очередь и поединок, оборачивающийся дружбой.
