Иван обернулся. Над бортами кабины две головы. Лиц не разглядеть, но ему показалось, что он уловил их немой вопрос: "Что же с нами будет?" Он понимал техников: они тоже впервые в ночном небе и, наверное, вначале, как и он, растерялись. Когда сообща решали, лететь или нет, никто из троих не представлял, какой опасности они себя подвергают. Думали лишь о том, как быстрее попасть на свой аэродром.
"Все трое авиационные несмышленыши. Особенно ты, летчик,… Даже не поинтересовались, есть ли аккумулятор. То, что ты оказался без карты, полбеды. По памяти долетишь. К приборам приспособился. Но вот дела: аэронавигационные огни не горят, и тебя наверняка все, кто слышат, считают чужим. Если по звуку мотора признают за "хеншель", стрелять будут…"
Наконец Сохатый увидел, как на востоке розовато засеребрилось небо, и через несколько минут в отблеске лунного света более темной линией обозначился горизонт. Лететь стало легче. Он разогнул замлевшую от напряжения спину, откинулся на спинку сиденья и успокоенно подумал: "Теперь-то уж обязательно долечу, а посадить машину луна поможет. Подсветит немного землю".
Впереди закачались лучи прожекторов, а немного погодя появились огненные вспышки разрывов в небе.
"Значит, в небе и враги. Хорошо, что они меня опередили, нарвались на нашу батарею. А если бы мы там оказались? Попробуй докажи, что ты свой. Ночью-то все кошки серы".
… Луна и У-2 торопились навстречу друг другу. Ночное светило быстро поднималось. Вскоре лунный свет перестал бить в глаза; подсвечивая землю, он серебром струился вниз. Стали видны дороги, белые хаты, заблестевший лентой мелких изгибов Оскол.
Но радоваться близости дома оказалось рано: от реки навстречу самолету кинулся рой цветных светлячков ― стреляли с переправы. Сохатый отвернул У-2 в сторону…
Через десять минут самолет был уже в районе аэродрома. С высоты пятисот метров земли почти не было видно, и Сохатый сомневался, что находится над своим аэродромом. Однако неуверенность рассеялась, как только он опознал блестящее в лунном свете огромное квадратное зеркало крыши ангара, построенного прошлой зимой немцами. Иван тут же с досадой подумал, что такой заметный ориентир может оказаться подспорьем и для фашистских летчиков.
"Надо будет доложить командиру, чтобы замазали чем-нибудь крышу".
…Круг над аэродромом. Внизу тихо. Люди, видимо, затаились, ждут, что будет дальше. Гадают: свой или чужой?
"Наверное, принимают за чужака. Стрелять не хотят и себя обозначить ракетой не желают. Для них я ― кот в мешке… Как же дальше? Над домом, но не дома. До утра бензину не хватит. Садиться придется ночью. Только как?"
Сохатый развернул самолет, чтобы зайти через крышу ангара на аэродром. Когда крыша ушла под крыло, Иван прибрал обороты мотора, перевел У-2 на планирование и стал кричать что есть силы:
― Эй, на земле! Чего молчите? Отзовитесь! Свои мы! Помогите сесть! Эй, свои мы! О-бе-спечь-те по-сад-ку!!
"Надо уходить на второй круг и попытаться договориться. Не может быть, чтобы они не видели меня".
Новый заход…
У-2 снова снижался на малых оборотах. Кричали уже втроем. Кричали вразнобой. Результат прежний: земля молчала, не проявляя признаков жизни.
"Буду садиться. Все равно всю ночь не пролетаешь. Помощи, по всему видно, не будет. Они нас не ждут, а за себя, наверное, боятся; совсем рядом немцы бомбят Валуйки и переправы через Оскол… Увижу землю метров с трех-пяти, что-нибудь придумаю… Только бы не попасть на самолетные стоянки".
Сохатый выполнил еще один круг над аэродромом. Припомнив, как располагается длинная сторона аэродрома относительно ангара, вывел У-2 на прямую левее блестящей крыши ангара и начал снижать машину.
Самолет, лопоча на малых оборотах, снижался, а Иван подбирал потихоньку ручку управления на себя, чтобы уменьшить скорость полета. Когда стрелка на приборе скорости остановилась на цифре "восемьдесят", сказал себе: "Пока довольно". Поравнявшись с ангаром, подумал: "Высота у него метров семь, пойду еще ниже. Теперь уже недолго до финиша. Испытаем, как говорят некоторые, цыганское счастье. Что-нибудь да увижу".
Подобрал вновь ручку на себя. Скорость уменьшилась до семидесяти километров. "Меньше, Ваня, не сметь, ― подумал, как отдал приказ, ― а то малютка рулей перестанет слушаться".
Наконец он увидел землю, но точное расстояние до нее определить не смог. И все же решил садиться: "Как только колеса стукнутся о землю, выключу мотор".
Долгожданный толчок о землю ожег его радостью. Сохатый перевел переключатель магнето на ноль. Мотор чихнул два раза и заглох. А самолет отскочил в воздух и завис над аэродромом. Завис надолго. Ивану показалось навсегда. Тело его напряглось в ожидании повторного удара о землю, который мог получиться и не таким легким, как первый. Напряженную тишину прыжка, нарушал только шум винта. Продолжая по инерции вращаться, он громко щелкал коромыслами клапанов и крутил внутри мотора шестерни с каким-то скрипучим шелестом.
Наконец, У-2 с грохотом упал на землю. "Как будто не сломался. Бежит!"
В ночной тишине хвостовая опора скребла по земле оглушающе громко, а пустой фюзеляж, как резонатор, еще больше усиливал этот звук. И вот остановились. ― .Жив! Живы! ― с трудом поверил Сохатый.
Отпустил управление. Снял шлемофон и устало вытер рукавом комбинезона мокрый лоб. Руки и ноги противно, мелко дрожали.
Из влажной ночной тишины послышалась недалекая артиллерийская стрельба и разрывы бомб. Затем на них стал накладываться гомон человеческих голосов и топот бегущих ног. У самолета ― толпа. Дружеские приветствия, восклицания, вопросы.
― Целы?
― Ничего не поломали?
― Вот чудеса! Вечером нас бомбили. Весь аэродром в воронках.
― Вылезайте, друзья! ― Сохатый повернулся к задней кабине. ― Прибыли!
Иван вылез не налево, как обычно, а через правое крыло. Осмотрелся. Под ногами земля была непривычно мягкая, как вата, и стоял он на ней не особенно устойчиво, ноги продолжали дрожать. Постояв какое-то мгновение, он молча растолкал людей и ушел в ночь.
Никто не стал его догонять. Видимо, люди почувствовали, как не просто у него сейчас на душе.
Сохатый не пошел на КП полка. Не хотел сейчас объясняться, решив, что лучше разговор отложить на утро. Закуривая, подумал: "Счастливый ты, Ваня… Будет тебе завтра разнос! Ну да ничего. Если даже и плеть в придачу ― все равно мало!…"
Глубокие снега укрыли деревни, дороги и землю белым саваном. Белые поля, белые болота, иссиня-белые облака… Только ель и сосна сохраняли свой первозданный зеленый цвет жизни.
