Анна Денисовна поднесла к глазам платок, помолчала, посмотрела на часы.
— Уже и моя станция скоро.
Я достал из-под сиденья ее сумку, полную яблок и груш.
— Угощайтесь грушами.
Студентка и я дружно отказались, но Анна Денисовна всунула нам по большой, тяжелой, словно граната-лимонка, восково-желтой груше.
— Петрок посадил после войны много груш. Свекор ругался на него. Мол, налогами задушат. А Петр в ответ: тот не случай, у кого груши не растут, а налоги отменят. Так оно и вышло. Вот, сумка легче будет. Я телеграмму дала. Если она не заблудилась, то встретят. Они здесь недалеко живут. Вера в школе работает. По моим следам пошла. Здоровьем не может похвалиться. Трудное детство было. Но институт кончила. А мне не было когда…
— Значит. Петр вернулся с войны? — спросила студентка.
— Вернулся. В октябре сорок пятого. Орденами и медалями вся грудь увешана. А я после приходу домой слегла. Тиф. Все не поддавалась, ходила. А как-то утром поднялась и упала. Жил в деревне фельдшер-старичок. Позвали его, он и говорит: тиф, голубка. И отлежала я шесть недель. Потом заново ходить училась. А коса моя, как была заплетена, так и отвалилась от головы. Ну, понемногу окрепла, работать в школу пошла. И вот тридцать пять лет отработала. Нажили мы с Петром еще сына. У него уже своих двое ребят. Род Кореневских не свелся. А Петра нет Давно помер. В пятьдесят восьмом. В партизанах ранили. На фронте — тоже. У него в легких осколок сидел. Он и свел Петра на тот свет. Теперь ветеранам почет и уважение. И мне дали медаль «Ветеран труда». А его медали все порастерялись. Дети играли с ними, позабрасывали куда-то. Только орден Отечественной войны сохранился. Это Петру за партизанщину дали. Он поездов много подорвал… Замуж я больше не выходила. Детей нужно было в люди выводить. Оба институты покончали. Пусть живут. Лишь бы тихо было на свете.
— А отец и брат ваш вернулись? — спросил я.
— Нет. Похоронки получили…
Поезд замедлял ход. Я взял сумку, Анна Денисовна вместе со студенткой шла за мной. Мы стояли в тамбуре. Мимо проплыл небольшой вокзал с яркой лампочкой над входной дверью. На темноватом перроне стояли три человека: рослый мужчина в расстегнутом плаще, невысокая, хрупкая женщины. За руки их держала девочка в белой шапочке.
— Это мои. Вера, внучка Олька. Зять Сергей.
Заспанная проводница открыла дверь, я вынес сумку. Анна Денисовна уже простилась со студенткой, спускалась по ступенькам. Я поддержал ее под локоть.
— Ну, бывайте здоровы! — Анна Денисовна подала маленькую шершавую ладонь.
— Я не всю правду сказала. Того немца, ну, что у Марьи дерюжку отбирал, я прибила корягой. Взяла грех на душу…
— Быстрей. Быстрей! Стоим одну минуту, — нетерпеливо ворчала проводница.
Я ничего не ответил: горло стиснуло, будто застрял ком. Молча поднес к губам маленькую мозолистую руку партизанской мадонны.
1983, 2010
Перевод автора
І
Ивана Михаленка пригласили в школу выступить, рассказать про войну. Такого приглашения он совсем не ожидал и не поверил своим ушам, когда услышал от молоденькой учительницы:
— Иван Сазонович, может, зашли бы к нам в школу. Ребята хотят послушать вас.
Учительница, тоненькая, большеглазая, с коротко стриженными волосами, сама еще была похожа на школьницу. Пришли с ней и два рослых худощавых парня, которые стояли молча, будто рыцари-телохранители.
Взволнованный Иван Сазонович разглядывал гостей через стекла очков и не мог узнать парней, чьи они, а учительницу видел впервые: школа находилась в большой соседней деревне, как и контора совхоза. Там он работал бухгалтером, а после выхода на пенсию бывал редко.
— Так это самое… Что-то я вас не узнаю. И хлопцы незнакомые.
— Меня зовут Ксения Артемовна. Я приехала в прошлом году. Преподаю белорусский язык и литературу. Мне сказали, что вы фронтовик. Ни разу не выступали.
— Ну, правда. Не выступал. Дошла, значит, очередь и до меня. Рядовка дошла, — осмелел Иван Сазонович. — Хвастаться нечем. Орденов не имею. Но видел и пережил… всего хватало на войне. Трудно вспоминать. И больно…
— Ну вот и расскажите обо всем, что видели, что пережили.
— Моя ты милая, — улыбнулся Михаленок, — про все никто не расскажет. И в книжках о войне не вся правда написана. И уже никто не напишет… Ой, не знаю, что с вами делать? Весна на дворе. Картошку сажать надо, а не выступать, толочь воду в ступе. Хотя, ето самое, и про войну забывать не следует. Мало нас уже осталось…
Учительница начала уговаривать, поддержали ее и парни. В конце концов Михаленок согласился. Ксения Артемовна подала ему небольшую широковатую ладошку и приятным, певучим голосом сказала на прощание:
— Послезавтра ждем вас в два часа. До свидания!
В школу Иван Сазонович пришел почти на целый час раньше назначенного времени. Еще на крыльце снял кепку, вытер носовым платком лысину, поправил очки. Так рано его не ждали, потому никто не встретил: ни молоденькая учительница, ни парни, которые приглашали. Школа была новая, кирпичная, трехэтажная.
Иван Сазонович топтался в широком низком вестибюле, не зная, куда идти. Вдруг резко и звонко залился звонок, и сразу же послышались голоса, захлопали двери. Из коридора решительно шагал через вестибюль рослый узкоплечий Стрижак, завуч школы, увидел бывшего бухгалтера, удивился:
— Здравствуй, Михаленок! А ты чего сюда забрел? Может, внука хочешь к нам определить? — оскалил зубы Стрижак, и его широкое лицо расплылось еще шире.
— Да нет. Пригласили на встречу. Про войну просят вспомнить.
— Вспомнить, говоришь? Теперь все кому не лень вспоминают. А кто пригласил? Почему я не знаю? — Лицо его стало строгим, губы сурово поджались. — Пошли, понимаешь, к директору. Может, она знает?
Михаленок потопал вслед, хоть ему так хотелось повернуть назад и пойти домой, где без него сажали картошку.
В небольшом, узком, будто пенал, кабинете, говорила по телефону худощавая темноволосая женщина. Она кивнула им, чтобы садились, и продолжала разговор. Звонило, наверное, какое-то начальство, потому что директриса слушала внимательно, делала записи, коротко переспрашивала, уточняла. Наконец она положила трубку, повернулась к ним.
— Слушаю вас. В чем дело, Афанасий Кондратьевич?
— Да вот, понимаете, пришел Михаленок. Говорит, пригласили его рассказать про войну. Я не в курсе, понимаете. Может, вы, Лидия Сергеевна, знаете, кто приглашал? С кем согласовали?
— Я не знаю. Погодите, видимо, комсомол наш пригласил. Может, Ксения Артемовна приходила к вам?
