Ознакомительная версия.
Романтический литературный стиль нашел себе в Гоголе лучшего выразителя, в созданиях которого этот романтизм и сентиментализм вспыхнули последним самым ярким огнем, прежде чем угаснуть. Гоголь велик не только тем, что он завоевал для словесного творчества новые области жизни; он велик и тем, что старые литературные приемы довел до художественного совершенства.
Но идя еще по старой дороге, он был уже предвестником нового. Уже в его романтических повестях проглядывала его необычайная способность живописать с натуры. Детали и мелочи жизни действительной художественно размещались на страницах, полных романтического пафоса или сентиментального чувства. Реальная тенденция в его творчестве начала сказываться решительно и быстро. Она сначала не различала в жизни важного от неважного. Автор писал шутки вроде «Носа» и «Коляски», выбирал темой для своих этюдов совсем глухие уголки жизни вроде тех, которые описаны в «Старосветских помещиках» и в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», но всем этим работам сам автор не придавал особенного значения и всю силу своего юмора и реального письма сосредоточил на целом ряде драматических произведений, с которых и началась история нашей бытовой комедии. Комедия Гоголя – это было нечто новое, созданное в новом стиле и не имевшее себе параллели в нашей литературе. Если в чем наш автор был новатор, так это именно в комедии, которая стала теперь самостоятельным родом художественного творчества, а не литературной формой для сатиры, чем она была раньше. Реализм в искусстве одержал свою первую решительную победу, и за ней последовала вторая и последняя.
Гоголь пожелал в одном цельном связном романе соединить все свои наблюдения над русской жизнью, он задумал создать поэму, в которой Россия предстала бы со всеми ее пороками и добродетелями, ее тьмой и светом. Но в самый разгар работы над этим трудом он сам начинал изнемогать от душевного разлада, которым болела его романтическая душа, не примирившаяся с теми теневыми сторонами жизни, которые ему были так хорошо видны. От этого разлада пострадал, прежде всего, его талант бытописателя и реалиста, и художник успел закончить лишь первую часть задуманной им грандиозной работы. Но и этот отрывок был велик силой своей художественной правды. Если автор не всегда выдерживал тон, начинал иногда прорицать, вещать и наставлять, если в компоновке романа и в развитии действия было нечто условное, напоминавшее приемы старых «нравоописательных» романов, если, наконец, многие образы приближались к типам слишком общим и собирательным, то зато как широка была сама картина и сколько в ней было детальных этюдов, силуэтов, штрихов, художественно передающих жизнь если не всех, то очень многих сословных групп того времени. Ни от одного памятника 30-х и 40-х годов не веяло так дыханием жизни, как от «Мертвых душ», в которых хоть и не вполне были исчерпаны все внешние формы нашего старого помещичьего и чиновного быта, зато схвачена его сущность, его главные стимулы и мотивы.
Мастерству реального письма учил нас до Гоголя еще Пушкин и одновременно с Гоголем – Лермонтов. Но картина русской жизни, набросанная нашим сатириком, была несравненно полнее и шире, чем все, что было в этом направлении создано его предшественниками и современниками. Только прочитав Гоголя, мы могли сказать, что ознакомились со многими страницами той, еще до сей поры не дочитанной книги, которая называется русской жизнью.
Но говоря о Гоголе как о бытописателе и юмористе, нужно помнить, что эта сторона его таланта всегда находилась во вражде с основными чертами его характера и со складом его ума. Гоголь имел сердце всегда сентиментальное и религиозно настроенное, фантазию богатую, но романтически восторженную, ум в значительно большей степени синтетический, чем аналитический. Приходится удивляться, что при такой душевной организации он мог так часто забывать себя, иронизировать тогда, когда хотелось плакать, рассказывать тогда, когда хотелось рассуждать и говорить о всякой житейской мелочи и пошлости, когда душа так и рвалась к возвышенному и вечному. Теперь, когда нам известны вся его жизнь и его интимные думы, мы поймем, что рано или поздно романтические силы его духа должны были пересилить в нем способность спокойно и юмористически относиться к жизни. Странным может показаться не этот поворот от наблюдения над жизнью к суду над нею, от иронии к молитве, от анализа настоящего к предвкушению будущего; нет ничего странного и в том, что при таких условиях процесс творчества стал для писателя изнурителен и бесплоден, что вместо живых образов художник стал создавать лишь символы, что, наконец, он осудил все, им раньше созданное, и стал просить у Бога особой к себе благодати для того, чтобы вновь начать создавать все сызнова. Все это естественно и понятно; необычной может показаться лишь та болезненность, с какою этот процесс совершался в душе Гоголя. Поэт страдал, он был болен от этих душевных волнений художника, не находящего слов для обступивших его мыслей и нависшего над ним настроения. Но эта болезненность и есть показатель совсем особой «пророческой» организации поэта, которая бывает вся потрясена и в минуты наплыва восторга, и в минуты отлива, и Гоголь был подвижник своей религиозно-нравственной идеи и верил, что он апостол. Вот почему он стал так самоуверенно говорить со своими соотечественниками обо всем: об их обязанностях в отношении к Богу, к царю, к родине, к семьям, к ближнему равному и ближнему рабу; и он очень сердился и сокрушался, когда увидел, что все эти советы, которые он в 1847 году огласил в печати как «Выбранные места из переписки с друзьями», не встретили должного сочувствия.
Он был удручен этим неуспехом своей проповеди и смирился: причину неуспеха стал искать не в других, а в себе самом; он удвоил посты и молитвы; он стал истязать свою плоть, чтобы придать духу особую силу и святость, и, доведя свой дух до значительной высоты религиозного созерцания, он вконец разрушил свое тело.
Умирал он с самым тяжелым сознанием, что он бессилен словами выразить то, чем было полно его сердце. Он сознавал себя вполне одиноким и не видал вокруг себя человека, которому он мог бы доверить свои думы.
А между тем, его дар переходил по наследству к его законным наследникам. Но Гоголь не признал их. В то время, как он так мучился со своими неизреченными словами, его ученики стали продолжать его дело художника. Почти в тот же год, когда он огласил свою переписку с друзьями, были написаны первые «Рассказы охотника» Тургенева, «Сон Обломова» Гончарова, «Бедные люди» Достоевского и «Банкрот» Островского. Художник-реалист не мог найти лучших наследников. Трудная задача претворения в поэзию всей русской жизни во всем ее богатстве и разнообразии, со всеми ее мрачными и светлыми сторонами начала разрешаться, но тот, кто мечтал так пламенно о ее разрешении и так много для этого сделал, уже не интересовался этой задачей. Он умер, силясь забыть о всех своих чисто литературных победах.
Ознакомительная версия.
