Среди ночи на всех судах зажглись бортовые огни. Все они пришли в движение. Каждое судно стремилось поскорее приблизиться к этой пробитой ледоколом дорожке, чтобы поближе к ледоколу войти в состав кильватерной колонны. Нам удалось пристроиться за ледоколом первыми.
Пассажиры так густо толпились на палубе, что мешали работать матросам. Несмотря на все пережитое до этого, после появления ледокола людьми овладело праздничное настроение.
Я стоял наверху в рулевой рубке и наблюдал за всей этой картиной: за движением во льдах, за сигнальными красными и зелеными огнями. Слушал хруст льда и крики перекликающихся в рупоры капитанов. После часового маневрирования мы пристроились за ледоколом и тихо двинулись.
На следующий день, в три часа дня, мы сошли со "Спартака" на пристани Соломбала, на окраине Архангельска.
Устроившись в одном из голых номеров только еще начинавшей оборудоваться гостиницы, я вспомнил, что сегодня 28 ноября - мой день рождения. В гостинице была комната, отведенная под буфет, и мы после голодовки, достав там бутылку спирта, хлеба и колбасы, втроем выпили за мое здоровье. А ночью из кабинета директора гостиницы я, к собственному изумлению, дозвонился до Москвы. Телефон в коммунальной квартире, где жили мои старики, вдруг ответил: к нему подошла сестра отца - тетя Варя, и от нее я узнал, что и отец, и мать, и все другие близкие мне люди уехали из Москвы в эвакуацию еще в октябре...
* * *
Когда я обратился в этом году к помощи работников Центрального военно-морского и Архангельского областного архивов,
чтобы уточнить обстоятельства рейса лесовоза "Спартак" из Кандалакши в Архангельск, то оказалось, что все основные обстоятельства этого плавания были изложены в моем дневнике довольно точно.
В одно очевидное заблуждение, должно быть, так же, как и другие люди, я впал в ту ночь, когда нас стали выводить из льдов, приняв один ледокол за другой. На самом деле, как свидетельствуют документы, нас выручал в ту ночь ледокол "Ленин", а не "Сталин".
Осталось также не до конца ясным для меня, какого в точности числа мы окончательно высадились в Архангельске. Мне, судя по дневнику, казалось, что 28 ноября. Но, возможно, это произошло на двое-трое суток раньше, а мы, не сразу добыв себе жилье, устроились в гостинице только 28-го.
Но все это не столь существенно. Документы тех дней подтверждают более важные вещи, и, в частности, состояние льдов и погоду: "...Видимость плохая, местами туман... температура от минус десяти до минус четырнадцати... На реке Северная Двина сплошной лед толщиной тридцать пять сантиметров... Началась подготовка к выводу и частичное движение по реке Северная Двина десяти транспортов конвоя ОР-2, подлежащего отправке из Архангельска в Англию..."
Очевидно, первоочередным по военному времени делом - проводкой этого конвоя и были заняты ледоколы, которых мы дожидались.
Подтверждаются архивными данными и те почти точно названные цифры, которые я упоминал в дневнике: в соответствующем донесении сказано, что пароход "Спартак" "...имеет на борту 2330 чел., больных 304, умерших 2 чел.". Последняя цифра напечатана в донесении на машинке и потом зачеркнута карандашом.
Судно - о чем тоже свидетельствуют документы - было грузоподъемностью всего 2568 тонн, то есть сравнительно небольшое, и в зимнее время разместить на нем в сколько-нибудь человеческих условиях две с лишним тысячи человек, даже при всем старании капитана и команды, было практически невозможно.
После публикации глав из моих дневников в журнале "Юность" я получил два письма от людей, плывших тогда вместе со мной на "Спартаке".
Первое письмо мне прислал тот "морской полковой комиссар", с которым мы вместе составляли радиограмму со "Спартака", полковник в отставке Степан Ильич Сосинович: "...Военные дороги свели меня с Вами в ноябре 1941 года на пароходе "Спартак", где нам вместе пришлось перенести трудный рейс от Кандалакши до Архангельска и даже принимать совместные усилия, чтобы вырваться из ледового плена и как-то накормить бочкой тресковых голов 2330 человек голодных пассажиров. Тогда я, бывший комиссар Мурманского укрепленного района Северного флота полковой комиссар Сосинович, следовал к новому месту службы в Архангельск. На "Спартаке" и состоялось наше знакомство с Вами, Зельмой и М. Бернштейном..."
Второе письмо пришло от совершенно незнакомой мне женщины: "...Я случайно прочла Ваш рассказ с таким опозданием. Этот рассказ напечатан в 1969 году, а я Вам пишу в 1974-м, но что ж, так получилось! Я жила в Архангельске, и, когда началась война, меня взяли в армию и нас отправили на карело-финский фронт. Нас всех 2500 человек посадили, на пароход "Спартак" в 1941 году, в июле месяце, вернее сказать, это не пароход, а грузовой лесовоз. Мы ехали по Белому морю до Кандалакши, там нас высадили, и до места назначения мы добирались пешими. Мы были у самой финской границы, станции Лоухи, и там мы были на оборонительных работах четыре месяца. Вот тогда я и попала на этот лесовоз "Спартак", который нас должен был доставить обратно в Архангельск... Я никогда не думала, что прочту то самое, которого я очевидцем была. Все правильно.
Мы возвращались с карело-финского фронта и ровно девять суток пролежали на лесовозе "Спартак" внизу, в трюме, на голом железе, голодные, холодные и спокойные.
Вы пишете в своем рассказе, что Вы никогда в жизни не забудете такого, когда к нашему пароходу подходил ледокол "Сталин".
Да, я с Вами согласна на 100 % - мне тоже никогда в жизни не забыть такого момента. Честно Вам признаться, мы тогда уже теряли надежды на спасение и все только думали о нашей Родине и столице Москве. Я никогда не забуду, умирать буду, как подошел к нашему люку капитан парохода и в рупор стал говорить таким внятным голосом: "Внимание, внимание!" - потом сделал большую паузу и опять: "Внимание, внимание! К нашему пароходу подходит ледокол "Сталин".
Боже, что тут началось - начали люди шарахаться, да, извините за такое выражение, именно что шарахаться. Люди вставали и падали, вставали и падали, и все равно начали кричать "ура!". Кто мог, выходил на палубу, а кто и не мог подняться. Даже были покойники. Я говорю: "Дядечка, подвиньтесь, дайте пройти", - а он давно уже холодный и не двигается. На нас страшно было смотреть, можно было перепугаться. Грязные, худые, мазутные и не похожи были на людей.
Я сейчас иногда думаю, что как будто это была не я - как я могла выжить такой 18-летней девчонкой, а вот выжила! И на сегодняшний день работаю.
Вы только одного не написали, что людей выносили на носилках, больше половины не могли подняться. Особенно тяжело перенесли мужчины. Лесовоз стал в район Соломбала, после чего нас всех перевозили в город Архангельск. Нас, конечно, поместили в больницу, немного подлечили, обмундировали в военную форму, и я все четыре года потом пробыла на фронтах и кончила службу в 1945 г. в Прибалтике, где и сейчас живу и работаю на молочном комбинате в лаборатории.
