Продолжая выражать убежденность в вопросе о взаимодействии с немцами, Милюков в четвертом письме (отправлено уже из Киева, 7 июня 1918 г.) пытался, как он считал, доказать «неуступчивому генералу» правильность «перемены тактики Добровольческой армии». В «германской политике раздробления» России он видел лишь этап, связанный с обязательным последующим переходом к признанию единства России. В доказательство Милюков приводил отношение немцев к Украине, в которой, как он считал, политика «разделяй и властвуй» проводилась ими только ради «противодействия “великоукраинской” идее».
Парадоксальным выглядел и вывод Милюкова: «Мы можем вполне сочувствовать германцам, когда, увидев слабость местного национального движения, они переменили свой курс и стоят теперь за отделение Украины и Крыма, и Кубани с “юго-восточной республикой”, и Донской области. Это, в последнем счете, курс не на разъединение, а на объединение, только не около Киева и украинства, а около другого центра (что даже нам на руку). Кроме того, у меня есть ряд очень верных сведений, которые показывают, что переворот в Москве, восстановление конституционной монархии и поход на Москву с этой целью становится близкой задачей германской политики, которая понимает неизбежность этой задачи. При этом, если мы теперь войдем в эти виды, мы действительно можем, как я догадывался в Ростове, спасти единство России почти в старых границах». «По-моему, — отмечал Милюков, — для Добр. Армии в целом нет выбора. Она может послужить идее объединения России только на том пути, на который повелительно толкают обстоятельства, — или она должна будет уничтожиться». От сотрудничества с немцами, через конституционную монархию — к Единой России, — такой представлялась суть новой политической тактики Милюкова.
Короткий ответ Алексеева, написанный в Новочеркасске 18 июня, подтверждал неизменность позиции генерала. Отметив, что имеющаяся у него осведомленность о намерениях немцев, о настроениях населения на Украине никоим образом не меньшая, чем у Милюкова; Михаил Васильевич подчеркивал, что вместо «воссоздания России» в Берлине «принят план образования 4—5 кусков», причем все они будут созданы «по германской указке, под скрытым германским управлением и руководством», а Добровольческая армия будет или разоружена, или ее командование полностью заменено лояльным к немцам. «Все это создало в армии тяжелую атмосферу яркого недоверия и недоброжелательства к немцам… Армия в лице всех своих офицеров так нервно относится ко всем этим вопросам, что малейшее уклоните руководителей в сторону соглашения с немцами поведет за собой фактическое исчезновение основного кадра нашей армии, они разойдутся и будут искать работы там, где не будет участвовать немец».
Последнее письмо Алексеева Милюкову завершалось достаточно определенно. Политическую тактику конъюнктурных перемен он считал неприемлемой: «Свято сохраняя свою цель, армия до минуты своей возможной гибели должна и будет идти иным путем. Этот вывод неизбежен из совокупности настроений всех составляющих силу и душу армии».
Милюков снова написал письмо генералу, но на этот раз оно уже осталось без ответа. В письме из Киева от 21 июня Милюков уже более реалистично оценивал перспективы окончания войны, считая, что после выступления Чехословацкого корпуса и высадки союзных десантов во Владивостоке немцы будут сотрудничать не с Добровольческой армией, а с большевиками, и если «германцы придут в Москву», то «придут не как освободители Москвы от большевистского засилья, о чем они подумывали раньше и для чего могла бы им пригодиться Добровольческая армия», а «придут как союзники большевиков».
И позднее, в эмиграции, Милюков не изменял своего мнения о несостоявшемся плане взаимодействия Добровольческой армии с немецким командованием. В 1924 г., в статье, помещенной в газете «Последние новости», он писал: «Что было бы, если бы моя попытка была поддержана, я не знаю. Но мы все знаем, к чему привело преобладание военных элементов и “офицерской психологии” в руководительстве Добровольческой армией». Иными словами, военная прямолинейность и ограниченность политического кругозора якобы не позволила тогда генералу Алексееву увидеть альтернативы «союзническому долгу». А о том, что малейшие попытки сближения со страной, чьи войска в течение без малого четырех лет вели непримиримую борьбу с Россией и оккупировали значительную часть ее Европейской территории, не могут расцениваться иначе, как национальное предательство, известный политик умалчивал{119}.
Об уступках Германии ради свержения большевиков и восстановления в России монархии говорил в 1918 г. не только Милюков. В письмах Алексееву, написанных 20 и 25 мая 1918 г., схожие суждения излагал бывший председатель Союза офицеров полковник Новосильцев. Он был послан в Новочеркасск в составе делегации Добровольческой армии «для связи» с Донским правительством. «Немцы нам могут дать конституционную монархию скорее, чем кто-либо другой, — пересказывал Новосильцев позицию Милюкова, — а монархия может собрать Россию, для чего можно пойти на многие уступки. Вступив теперь в переговоры с немцами, мы можем многое выторговать, а иначе они все равно возьмут то, что им нужно, безо всякой для нас компенсации». Сам полковник, хотя и не высказывался столь определенно о возможности взаимодействия с немцами, также считал, что «лозунг Учредительного собрания совершенно устарел». Вопрос финансирования армии слишком серьезен, а «под Учредительное собрание, в которое никто не верит, денег не дадут».
«Лично я считаю, — писал Новосильцев, — отбрасывая нравственные соображения, немецкую ориентацию политикой завтрашнего дня и испуганного обывателя». Тем не менее в надежность и длительность поддержки Германией российской монархии, даже если таковое произойдет, Новосильцев не верил: «Немцы хлеба не дадут, так как Юг будет кормить Германию, а поэтому Монарх на немецких штыках не удержится. Необходим “Царь с хлебом”, и это возможно только из Сибири». Здесь полковник высказал принципиально важный для формирования будущей политической программы Белого движения тезис: монархический лозунг можно и должно провозглашать, но только при опоре на собственные силы, при соответствующем настроении не только армии, но и очевидного большинства населения{120}.
Но так ли уж прочно было положение стран Четверного союза весной 1918 г.? Многие российские военные и политики не без основания ожидали скорого окончания войны и поражения Антанты. Действительно, ликвидировав Восточный фронт и оккупировав немалую часть бывшей Российской империи, немецкие войска «повернули на Запад» и начали новое наступление на Париж. Турецкие войска готовились к реваншу на Кавказе и к продвижению в Среднюю Азию. Немецкая пропаганда не жалела красок в описании скорого вступления доблестной кайзеровской армии в Париж и почетного мира. Но через Атлантику на помощь союзникам уже плыли многотысячные пополнения американской армии. Французские и английские войска смогли удержать фронт и остановили последний немецкий «натиск на Париж». А во Владивостоке, Мурманске и Архангельске, в Баку и Кушке высаживались и начинали действовать объединенные десанты стран Антанты. По всей Транссибирской железнодорожной магистрали выступили части Чехословацкого корпуса. И вокруг них, как союзников, а не интервентов и оккупантов, стали быстро формироваться русские военные силы. Вместе они начали военные действия против, как тогда говорилось, «власти германо-большевизма». Появились надежды на возрождение Восточного фронта, на возвращение России в ряды Антанты.
