Ознакомительная версия.
Когда Гурвиц увидел эту фразу, у него потемнело в глазах. Колер отказался убрать ее и перенабрать статью заново и предложил написать примечание с указанием об ошибке. Я посоветовал Гурвицу решительно потребовать, чтобы эти две страницы перепечатали заново (даже пусть это будет за его счет), и действительно ему пришлось потратить на это значительную часть полученного гонорара.
Гурвиц привел меня в небольшую берлинскую «колонию поселенцев из Эрец-Исраэль»; там были воспитательницы, учителя, служащие и даже те, кто раньше были сельскохозяйственными рабочими в Эрец-Исраэль, а ныне стали студентами университета; среди них мне особенно запомнился один юноша, на визитной карточке которого было написано: «сельскохозяйственный рабочий такой-то». К этой группе принадлежал и Давид Шимонович{726}, который уже бывал в Палестине, публиковал свои впечатления о тамошней жизни и поступил в этом году в Берлинский университет, намереваясь учить восточные языки. В то время в «ха-Шилоахе» были напечатаны сочинения Шимоновича – «Язычники» и «Заблудившийся во времени», и я вел с ним беседы и споры об отношении между «идеалом и реальностью» в описаниях настоящего и прошлого.
Наша с ним дружба стала еще крепче после того, как Давид Шимонович как-то раз прочитал мне нравоучение по поводу моей «убийственной критики» в адрес мудрецов и ученых, в которой он видел пренебрежение к труду ближнего и серьезный удар по восхваляемой мною хасидской заповеди «ищите добра, а не зла». Он имел в виду мою критику «Талмудической археологии» Крауса{727}. В то время в Берлине находился Шмуэль Краус; он читал лекции на иврите в Обществе языка иврит; после лекций были дебаты и обсуждения. В дружеской беседе я подверг критике его трехтомную «Талмудическую археологию», незадолго до того опубликованную Обществом по развитию еврейских исследований. Кроме того, в начале 5672 (1911) года Краус опубликовал в «ха-Шилоахе» статью под названием «О талмудических древностях». Я сказал, что книгу стоило бы назвать не «Талмудическая археология», а «Собирание археологических сведений и обсуждение археологических проблем в Талмуде» и что вообще-то понятие «археология» относится к определенному народу, к определенному времени и к определенной стране, а не к литературе. «Археология» – это жизнеописание целого общества на основе осязаемых рудиментов «прошлого», а не реконструкция на основе литературы и не интерпретация источников, даже если это археологическая интерпретация. Археология – это реалия!
В разговоре принимал участие д-р Ф., ученик Крауса, который заявил:
– Моя критика «Талмудической археологии» основывается на совершенно иной точке зрения: д-р Краус опирается по сути только на Письменную Тору, а исследование Талмуда по своей природе предполагает более глубокий анализ Устной Торы; «Краус исследует Талмуд по «записям» (Письменная Тора), а «письмо» властвует над ним – отсюда все недостатки…
Шимонович сказал мне по дружбе, что д-р Ф. не осмелился бы так высмеять своего учителя, если бы не увидел в моих словах «разрешение» на «осквернение чести учителя»… Я пообещал ему, что поостерегусь в другой раз впадать в заблуждение и вводить в заблуждение ближнего – и поблагодарил его за «нравоучение».
Через Давида Шимоновича я познакомился с несколькими еврейскими писателями, жившими – или гостившими – в Берлине: с Шмуэлем Гурвицем{728}, с д-ром Ш. Меламедом{729}, с А.-А. Кабаком{730}, с Авраамом Бен-Ицхаком{731}, с Шмуэлем-Йосефом Агноном{732} и некоторыми другими. Особенно запомнилось мне знакомство с Шмуэлем-Йосефом Агноном, состоявшееся в красивой комнате Давида Шимоновича. Я не запомнил самого начала нашей беседы, как мы заговорили о «толковании названий» еврейских сочинений. Но осталась в памяти картина – напротив меня сидит Шимонович и смотрит на меня, полушутливо-полусерьезно, а я «разглагольствую»:
– Названия книг олицетворяют «облик литературы», из названий состоит «литературный пейзаж», но с точки зрения названий у нашей литературы нет привлекательного облика и нет живописного пейзажа. И неслучайно в еврейской литературе (мне не известны примеры в других литературных традициях) названия книг связаны с личными интересами писателей, с их именами, именами их отцов и тому подобное, лишь иногда название в самых общих чертах имеет отношение к содержанию книги – но менее всего автор думает привлечь внимание читателя и заинтересовать его… Вот, например: «Сад Давида» (Давида Холуба{733}) – книга о еврейских врачах, «Совершенство красоты» (Х.-Н. Дембицера){734} повествует о краковских раввинах{735}, в «Трактате о проказе» (Шмуэля Александрова{736}) собраны критические статьи, книга «Путь древа жизни» (М.-М. Гурвица{737}) – не что иное, как описание воложинской йешивы, «Многодейственный» (рабби Авраам, сын Виленского Гаона{738}) – это библиографический лексикон всех мидрашей, «Развитие вселенной, происхождение религии и науки» (Левина{739}) – поэма, а «Радость привычки: половина Богу, половина вам» (Моше-Ицхака Ашкенази{740}) – автобиографическое повествование…
Все развеселились и стали наперебой вспоминать «странные» названия книг и произведений на иврите и идише. Отличился в этом Шмуэль-Йосеф Агнон, ведший со мной продолжительный «поединок» эрудиций в сфере странных названий книг новой еврейской литературы как на иврите, так и на идише. Удовольствие получили все.
Однако для меня это не было простым развлечением. Меня интересовал литературный «пейзаж»: я записал для себя сотни книжных названий и пришел к нескольким выводам, которые сформулировал затем в виде тезисов к сочинению «Социальный образ еврейской литературы в названиях произведений». До настоящего времени «пейзаж» еврейской поэзии был очень «поэтичен»: «скрипки» и «органы», «мысли» и «видения», «стихи» и «напевы», «голоса» и «мудрецы», «цветы», «увеселительные сады» и «букеты лилий», «бутоны» и «ветви»… Однако «пейзаж» еврейской прозы был достаточно однообразен: в названии каждого рассказа непременно встречается слово «жизнь» – «Драмы жизни» и «Школа жизни», «Зеркало жизни» и «Легенды жизни», «Разнообразие жизни» и «За пределами жизни», «Долина жизни» и «Горечь жизни»… В этом отношении следует отметить первые шаги к «смене системы ценностей» в литературе: движение к простоте поэтического «пейзажа» и многообразию «пейзажа» прозаического. Но вот чего до сих пор не хватает нашему «пейзажу» – это поразительного остроумия, проявляющегося в названиях книг на идише, остроумия, обращенного к сердцу читателя и пробуждающего в нем интерес к книге. И это не случайно. Ивритский писатель обращается к индивидууму, а не к массе. У меня сохранились только тезисы к этой работе да список «названий».
Ознакомительная версия.
