Таков, по сценарию был конец фильма. И вначале, пока вплотную не вошла в роль, такой финал у меня сопротивлений не вызывал. А потом, с каждым съемочным днем, внутри все больше и больше накатывал протест. Ждешь-ждешь, ищешь-ищешь какого-то необыкновенного, ни на кого не похожего, отвергаешь троих вполне приличных „товарищей“… И вдруг появляется герой в инвалидной коляске, весь перебитый и в гипсе. И мы ничего не видим, кроме „усов партизана Дениса Давыдова“. А что играть актеру в этом трехминутном появлении? Да и что это за герой, которого „сломали“ двое-трое людей опять же „кавказского происхождения“? (С самого начала фильма к ЗАГСу подъезжают несколько молодых людей „кавказского происхождения“. День героини в ожидании Гаврилова проходит на их глазах. К концу фильма они умыкают невесту от жениха-растяпы). Приехал в Одессу актер Сергей Шакуров. Мне нравится этот темпераментный острый артист. В нем течет татарская кровь — он Сергей Каюмович. И в ярости, в заводе он красив? Ходил-ходил он дня два, смотрел-смотрел на наши съемки — притирался.
Мы сидим в машине: сценарист Сергей Бодров, Шакуров, режиссер и я. Режиссер говорит Шакурову, что наконец-то приехала „свежая струя“. Ничего, я переживу свою несвежесть, в данный момент не это главное. Атмосфера была густая и напряженнейшая. Сейчас все решится — или я повезу инвалидную коляску, которая стоит на углу. Или ко мне вырвется из милицейской машины самый лучший на свете, тот единственный, который тоже прошел свой ад за эти длинные сутки. Интересно, как созревает актер к действию. Заходили скулы, побелело лицо, глаза стали прозрачными, нервно постукивают пальцы по стеклу машины, бумажка, скомканная в тугой шарик, щелчком летит на другую сторону тротуара — точный жест Гаврилова…
— Это значит, баба его ждет… можно сказать… мечется. Красивая баба… Это… нет, ребята, что-то это… тут должен быть… да нет, она ждет настоящего мужика, моряка, который сам черт, не дьявол… и что? Ей вывозят на тачке какое-то фуфло, замотанное в какую-то хламиду? Нет, ребята, не пойдет…
Мне кажется, Шакуров сыграл в трех минутах все! Он появился на экране таким, каким ждали его зрители. Таким, какого ждала и любила Рита. Недавно я прочла интервью Шакурова „Жить на всю катушку…“
Вопрос: Всякая ли драматургия терпит импровизацию?
Ответ: Если в драматургии есть внутренняя тема и четкое настроение, а не только трескучие фразы и сюжет, расползающийся от любого вмешательства, то она позволяет любые вариации, не боясь потерять главного. Так мы снимали фильм „Любимая женщина механика Гаврилова“. По сценарию мой герой должен был появиться перед невестой в гипсе, в инвалидной коляске. Гипс не нравился мне, это какие-то „итальянцы в России“ получались. И я решил сделать сцену на несколько градусов выше. И тут придумалась милицейская машина, ребята, которые держат меня за руки, ну и сделал вот такого горячего Гаврилова. Хотя сейчас кажется, что можно было пойти еще дальше, благо предлагаемые обстоятельства позволяли. Надо было бы обязательно взять Гурченко за руку, даже если для этого пришлось разбить витрину. Это было бы очень точно по выражению накала чувств наших героев. Вот такое живое отношение актера к материалу и есть, по-моему, настоящее кино».
Каждое утро я молча садилась в автобус, ехала на съемку, а вечером крестиком отмечала — вот и еще один день позади. А как могло бы быть хорошо… (Как вначале фантазируешь, мол, будем в содружестве сплетать, придумывать, «лепить» новое! Но нет, нет…) Хотя… был у нас один открытый диалог.
То была даже не сцена, а проход спиной от камеры. Но какой проход!.. Героиня, скрываясь от мужчины своего грустного прошлого (Славы), идет в дом к своему товарищу по работе (Паше), который давно и безнадежно ее любит. Она это знает…
— Скажите, она с Пашей могла быть в близких отношениях?
— Нет, ни в коем случае.
— Так… А в доме она у него бывала?
— Ну, может, как-нибудь на дне рождения…
— Ну, это трудно сыграть… Простите, я мучительно думаю, как это передать… убегаю от одного, скрываюсь у ненужного второго, а жду и люблю третьего… это же надо сыграть спиной…
— Не морочте голову. Это простой кадр, вы идете спиной от камеры. Будет тут еще выяснять, а есть ли у нее ключи, еще доберемся до замочной скважины. Идите себе спиной в парадное, и все. Простой кадр. Мотор!
На красивом Одесском бульваре золотая осень. Ноябрь, плюс семь градусов. Веревками отгорожена часть бульвара. Здесь проходят съемки. Посередине съемочной площадки двое людей возбужденно разговаривают. Видно, что между ними нет симпатии. Зажигается «диг», к актрисе подбегает женщина в ватнике, снимает с нее пальто, кофту. Актриса остается в легком золотистом костюме не по погоде. С другой стороны к ней подбегает мужчина, засовывает актрисе под мышку большой эмалированный таз. Это ее реквизит, (По ходу фильма героиня, на нервной почве, покупает ненужную вещь). Актриса, продолжая разговаривать, нагибается, чтобы надеть золотые туфельки. А диалог между человеком в синей куртке и женщиной в золотистом костюме все напряженней и острей — это уже видно и слышно. Вот у нее на плече заблестела золотая сумочка… Очевидно, человек в синей куртке здесь главный, вот он махнул женщине — мол, хватит… Она обхватила лицо руками… «Мотор!» И вдруг! Таз летит на землю, туфли разбросаны по земле, а женщина босиком быстро-быстро бежит, пересекая отгороженную площадку, перепрыгивая через веревку, — и вскакивает в автобус.
Вы знаете, это была я. Стыдно, наверное, было глядеть со стороны на женщину в золотистом костюме, но это была я. И хоть жгите, режьте, уничтожьте… но жить мне в тот момент не хотелось. Сухие рыдания без слез сотрясали меня, как самая жгучая тропическая лихорадка. Ну зачем я так глубоко влезаю в роль! Да черт с ней, в конце концов, с этой сжатой спиной! Да живи и работай полегче! Приехала, погуляла по красивому городу, походила по компанейкам, послушала комплиментики, попела песенки под гитару, рассказала свеженькие анекдотики и историйки, прошлась себе в «легком кадрике» с тазиком, спиной от камеры — и «всем по привету», поехала домой. Так нет же, не сплю, лезу во все возможные и невозможные лазейки роли, раздражаю режиссера, переворачиваю характер героини… Зачем, зачем на меня это свалилось? Что это? Ответственность, зрелость, характер, опыт — «сын ошибок трудных»? Ну ответьте мне, помогите, невозможно же так!
…В автобус вскочил режиссер. У него такая же трудная жизнь и несовместимость со мной. Каждый прав по-своему. У нас происходит пронзительный диалог, где мы извергаем все, что бурлит внутри каждого из нас в течение всей экспедиции. Только звон стоял в пустом холодном автобусе от наших возбужденных голосов.
