В июле 1928 года родился Андрюша-маленький — радость великая, но сразу же и омрачённая: едва его мама вернулась домой, как у неё резко обострилась сосудистая болезнь; её отвезли в институт послеродовых заболеваний, где она пролежала полгода; когда вышла оттуда, ей пришлось заново учиться ходить.
В остальном, семейственном, на первый погляд, всё складывалось хорошо в эти последние годы двадцатых. Глава семьи — Герой Труда. Сын Евгений — юрист-защитник. Дочь, окончив школу с педагогическим уклоном, курсы французского языка, вечернюю балетную школу, осенью 1929 года поступила в Институт востоковедения. Сын Кирилл учился там уже на четвёртом курсе. В феврале — марте того года он побывал на Севере с международной группой инженеров лесного дела, был переводчиком-экономистом, видел Вологду, Архангельск, Пинегу, Мезень… село Княж-Погост, Усть-Сысольск — все старинные северные уголки со старинными названиями.
Имя, книги, мысли Снесарева входят в широкий культурный и общественный обиход. Штрих в этом смысле не пустячный и показательный: великий генетик Вавилов, побывавший и на Памире, и в Афганистане, в своём «Земледельческом Афганистане», изданном в 1929 году, делает ссылки на снесаревские труды.
В 1929 году были объявлены выборы в Академию наук СССР. Академия расширялась новыми направлениями и науками, естественно, и новыми именами… Военная наука после общественных обсуждений и административных заседаний тоже допускалась в научный ареопаг. От военных в Академию наук была выдвинута кандидатура Андрея Евгеньевича Снесарева.
Но не стоит обманываться: есть силы, есть люди искусного Зла, которые до поры до времени не мешают его восхождению наверх, чтобы сбросить без надежды подняться, — такова их природа. Ещё в 1924 году на Снесарева выдаётся характеристика, где после биографических перечислений нейтрального характера идут собственно оценочные, и там безвестными «биографами» положительные черты не без искусства смазываются проявлениями черт, для тех лет негативных. Читаем: «Имеет формально широкое образование как в военном отношении, так и в общем. Идеалист по своему миросозерцанию, он не в состоянии удовлетворять требованию современного момента как в смысле самого содержания предмета, так и в постановке его преподавания. Рутинёр, склонен к схоластике и беспредметному теоретизированию. Весьма компетентен в вопросах географии Среднего Востока. Но и тут допускает чрезвычайно много антимарксистского душка. Отношение к работе хорошее, к слушателям — снисходительно-отеческое. Политически лоялен».
Казалось бы, всё есть: и знания, и лояльность… Ну, идеалист, так покамест это не самый страшный грех, Москва ещё терпит идеалистов, как чудаков из безвозвратного прошлого. Антимарксистский душок — у кого его тогда не было. И вдруг концовка — приговор наотмашь: «Как руководитель по военной географии не годится». Один из лучших учёных-географов, теоретиков и практиков, один из самых значительных геополитиков страны и мира… но не годится. После этого куда ему в советские академики!
Да ещё и арест. И не один. Первый — царицынский, уже давний. Второй — московский, не столь давний и словно бы случайный: взяли — и трёх дней не прошло как выпустили — без объяснений. Но ясно было, что печальная русская сказка не закончилась. Там всё главное — с третьего раза…
Подпирали, с одной стороны, Ворошилов (его статья в 1929 году о Сталине как о первом полководце Красной армии давала старт очередному мифу), с другой стороны — Тухачевский и Уборевич, напористости и безнародной военной мысли которых явно мешали военспецы с их огромными традиционными знаниями, военной культурой, чувством родины и народной жизни.
Осенью 1929 года Российская ассоциация научно-исследовательских институтов общественных наук подписала договор со Снесаревым на издание «Этнографической Индии». Незамедлительно начался издательский процесс. Книга скоро была набрана. Началась тщательная корректура, окончательная доводка, завершить которую автору и издательству не дали.
В ночь с 27 на 28 января 1930 года он был арестован.
…Рушились крестьянские подворья, рушились церкви, рушились налаженные было офицерские семьи и жизни.
УЗНИК ЛУБЯНКИ, УЗНИК БУТЫРОК. 1930–1931
Возвращаясь с тестем за полночь, он увидел двух солдат у двери, всё понял. Солдаты попросили пройти внутрь квартиры. Там было ещё несколько военных — шёл обыск. Есть ли ордер на обыск? Есть, есть, за этим дело не станет. Ордер № 2451 от 27 января 1930 года за подписью Мессинга, ни много ни мало заместителя председателя ОПТУ. Производит обыск Вунштейн, комиссар оперативного отдела.
Велено было сесть в центре комнаты под люстрой (о чём он только ни передумал в те минуты, часы, а свет люстры горяч, жесток, наполнен равнодушием; двенадцатирожковая бронзовая люстра с бронзовыми блюдцами-подставцами, с фарфоровыми листьями и бесчисленными хрустальными висюльками сияла, исходила светом, такого зловещего искусственного света он больше никогда не увидит!), ему ни с кем нельзя было разговаривать, подходить к нему тоже было нельзя.
Так как дом на Воздвиженке переназначался будущей кремлёвской больнице, при обыске присутствовал дежурный по комендатуре Санитарного управления Кремля, понятыми были приглашены Г.Р. Капнист и Е.К. Бесядовская, жильцы-соседи, которые беззвучно всю ночь просидели по углам. Всю ночь длился обыск. В семь утра кабинет опечатали, на печати — цифра 55. Снесарева буквально в мгновение ока увезли в великую неизвестность.
Оцепенение Евгении Васильевны сошло — только захлопнулась дверь. Мозг и память быстро перебирали знакомых, соратников, друзей. Тем же часом наказала дочери поспешить к Павлу Павловичу Сытину. Сокурсник и товарищ Снесарева по Академии Генерального штаба, во время Гражданской войны он был военруком Южного фронта, где у него со Сталиным загорелся нешуточный конфликт, причём не Сытин, а Сталин был удалён с Южного фронта. Такие вещи не забываются, тем более политическими вождями, и просить помощи у Сытина было если не опрометчиво, то особо не надеясь. К тому же он был уже не у дел — всего лишь на преподавательской работе. Но он был не только порядочный человек, помнивший кодекс офицерской чести, но и весьма повидавший на своем веку, многоопытный и разумный человек, и Евгения Васильевна посчитала за верное посоветоваться прежде всего с ним. Он, происшедшее приняв близко к сердцу, действительно подсказал, с чего начать, куда обратиться, с кем встретиться.
