Ознакомительная версия.
А Ленин продолжал нервничать и при встречах со мною задавал то насмешливые, то явно тревожные вопросы…
— Ну, что, Георгий Александрович, — спросил он меня как-то, по обыкновению, наружно насмешливо, но с худо скрытой тревогой, — как идет следствие? Скоро ли вы отдадите распоряжение об аресте нас, грешных?.. По старой дружбе предупредите заранее, чтобы мы велели присным заготовить провизию для передачи нам, когда вы найдете нужным ввергнуть нас в узилище…
Следственный материал был собран и приведен в порядок… Но мне вскоре из-за болезни пришлось уехать в Стокгольм, ибо врачи категорически потребовали, чтобы я прекратил всякую работу и уехал куда-нибудь отдыхать…
Совет солдат и рабочих, узнав о моем предполагаемом отъезде, просил меня поехать в качестве дипломатического курьера и взять для передачи в Стокгольме кое-какие пакеты. Я согласился.
Между тем еще до моего отъезда я был намечен по списку большевиков кандидатом в гласные Василеостровской городской думы. Дело в том, что было решено разбить весь Петербург на отдельные коммуны с самостоятельными муниципиями. Я согласился и уехал и вскоре в мое отсутствие был избран.
В Стокгольме спустя некоторое время был назначен социалистический съезд (не помню точно его назначения, кажется, о мире), на который от Петербургского Совета солдат и рабочих был делегирован покойный О. П. Гольденберг (классический большевик) и другие. Он привез мне известие об избрании меня в Думу и вместе с тем предупреждение от моих друзей не возвращаться в Россию, так как в связи с возникшим преследованием (скрывавшегося от ареста) Ленина, Троцкого, Козловского и других Керенский подписал постановление арестовать и меня при въезде в Россию. Конечно, это было вздорное постановление, так как я абсолютно не принимал участия в ленинском движении. Но, по настоянию моих друзей, а также и Гольденберга, я остался в Стокгольме и, таким образом, снова, волею Временного правительства, стал эмигрантом. Меня стала травить русская печать определенного направления с «Новым временем» во главе, которое валило на мою голову самые нелепые обвинения.
Большевистский переворот. — Я в Петербурге. — Встреча с Лениным. — Он совершенный диктатор. — Он приглашает Красина и меня в правительство. — Мы отказываемся. — «Бей, ломай все, — что разобьется, то хлам!» — Я напоминаю об его словах о «максимализме». — Ответ Ленина: «…тот Ленин умер, больше не существует!» и «новый Ленин». — Он угрожает мне за мои взгляды Урицким (ЧК). — Нэп и последний привет Ленина мне.
Большевистский переворот застал меня в Стокгольме. Вскоре я поехал в Петербург, чтобы выяснить себе истинное положение вещей. Я довольно подробно описываю то, что я там увидел, в моих воспоминаниях «Среди красных вождей». Там, между прочим, я привожу мой разговор с Лениным на злобу дня. Но в цитированных моих воспоминаниях, где мои объяснения с Лениным были только одним из эпизодов, я по необходимости говорил о нем весьма сжато, упуская много характерных подробностей.
В данном же труде, посвященном специально Ленину, я добавлю кое-что, вносящее известные черты в его характеристику.
— Ага, вот и вы, — сказал он, — давно бы пора… Будем вместе работать? Вы, надеюсь, притянете и Никитича[113], который глупо стоит в стороне и не хочет примкнуть к нам… Ну, а вы? С нами, не правда ли?
— Я ничего не могу пока сказать, Владимир Ильич, мне надо оглядеться, я для того и приехал…
— А вы виделись уже с Никитичем? Да! (Я подтвердил кивком головы.) Ну, воображаю, сколько кислых слов он вам наговорил о нас… Но и вы и он должны примкнуть к нам…
Вот здесь-то у нас и произошел разговор, приведенный мною в моих воспоминаниях («Среди красных вождей»), который я частично воспроизвел и в настоящем труде, в сноске на стр. 458–459 и который я теперь дополню.
Говорил со мной в этот раз Ленин резко, тоном настоящего и всесильного диктатора.
— Допустим, — говорил он, — что не все укладывается в ваше и Никитича понимание… Что делать: для молодого вина старые мехи малопригодны, — слабоваты они, закон истории… Но нам нужны люди, как Никитич и вы, ибо вы оба люди-практики и делового опыта. Мы же все, вот посмотрите на Менжинского, Шлихтера и прочих старых большевиков… слов нет, все это люди прекраснодушные, но совершенно не понимающие, что к чему и как нужно воплощать в жизнь великие идеи… Ведь вот ходил же Менжинский в качестве наркомфина с целым оркестром музыки не просто взять и получить, нет, а реквизировать десять миллионов… Смехота… А посмотрите на Троцкого в его бархатной куртке… Какой-то художник, из которого вышел только фотограф, ха-ха-ха! Даже Марк (Елизаров) ничего не понимает, хотя он и практик, но в голове у него целый талмуд, в котором он не умеет разобраться…
Среди этого разговора, держась все время настороже, чтобы не сказать чего-нибудь, что могло бы меня связать каким-нибудь необдуманным обещанием, я обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.
— Ведь пока что — не знаю, что будет дальше, — вы только уничтожаете… Все эти ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение…
— Верно, совершенно верно, вы правы, — с заблестевшими как-то злорадно вдруг глазами живо подхватил Ленин. — Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный литературный критик-разночинец XIX в. — Ред.), помните? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо…» Вот и мы, верные писаревским — а они истинно революционны — заветам, ломаем и бьем все, — с каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, — бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, — все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!..
Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, подавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками… Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.
— Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! — выкрикивал он. — И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
Ознакомительная версия.
