Ознакомительная версия.
Но прошло еще много месяцев, прежде чем слово «несотрудничество» получило широкое распространение. А пока оно затерялось в протоколах конференции. Месяц спустя, на сессии Конгресса в Амритсаре я еще поддерживал резолюцию о сотрудничестве с правительством: тогда я еще надеялся, что никакого предательства с его стороны не будет.
Сессия Конгресса в АмритсареПенджабское правительство не могло долго держать в заключении сотни пенджабцев, которых в период военного положения по приговору трибуналов, являвшихся судами только по названию, бросили в тюрьму на основании совершенно недостаточных улик. Взрыв всеобщего возмущения против этой вопиющей несправедливости был столь велик, что дальнейшее пребывание в тюрьме арестованных стало невозможным. Большинство из них было выпущено на свободу еще до открытия сессии Конгресса. Лала Харкишанлал и другие лидеры были освобождены во время сессии. Братья Али явились на заседание прямо из тюрьмы. Радость народа была безграничной. Председателем Конгресса был пандит Мотилал Неру, который пожертвовал своей богатой практикой и поселился в Пенджабе, посвятив себя служению обществу. Свами Шраддхананджи был председателем протокольной комиссии.
До этого мое участие в ежегодных заседаниях Конгресса ограничивалось пропагандой языка хинди, вследствие чего я произносил речь на этом языке, в которой знакомил с положением индийцев в других странах. В этом году я не рассчитывал, что мне придется заняться чем-нибудь еще. Но, как это бывало не раз и раньше, на меня неожиданно свалилась ответственная работа.
Как раз в этот момент в печати было опубликовано заявление короля о новых реформах. Даже мне оно показалось не вполне удовлетворительным; большинство же было совершенно не удовлетворено. Но тогда мне казалось, что реформы эти, хотя и недостаточны, но приемлемы. По содержанию и стилю королевского заявления я догадался, что автор его лорд Синха, и усмотрел в этом луч надежды. Однако более опытные политики вроде ныне покойного Локаманьи и Дешбандху Читта Ранджан Даса с сомнением качали головой. Пандит Малавияджи занимал нейтральную позицию.
В этот свой приезд я жил в комнате пандита Малавияджи. Еще прежде, когда я приезжал для участия в церемонии, посвященной основанию индусского университета, я обратил внимание на простоту его жизни. Но теперь, живя с ним в одной комнате, я имел возможность наблюдать его повседневную жизнь во всех подробностях, и то, что я увидел, приятно поразило меня. Комната его напоминала постоялый двор для бедняков. Едва ли можно было пройти из одного угла комнаты в другой, так как она была битком набита посетителями. В часы досуга она бывала открыта для всех случайных посетителей, которым разрешалось отнимать у него сколько угодно времени. В одном углу этой лачуги торжественно стоял во всем своем величии мой чарпаи.
Но не буду здесь подробно описывать образ жизни Малавияджи, вернусь к своему рассказу.
Я получил возможность ежедневно беседовать с Малавияджи, который любовно, точно старший брат, разъяснял мне взгляды различных партий. Я понял, что мое участие в прениях о реформах, провозглашенных королем, неизбежно. Поскольку я нес ответственность за составление отчета Конгрессу о преступлениях в Пенджабе, я понимал, что обязан уделить внимание всему, что нужно было еще сделать по этому вопросу. Необходимо было провести переговоры с правительством. На очереди стоял также вопрос о халифате. В то время я верил, что м-р Монтегю не изменит сам и не допустит измены делу Индии. Освобождение братьев Али и других арестованных казалось мне хорошим предзнаменованием. Поэтому я думал, что правильнее будет высказаться в резолюции не за отклонение, а за принятие реформ. Дешбандху Читта Ранджан Дас, наоборот, твердо стоял за отказ от реформ как совершенно недостаточных и неудовлетворительных. Локаманья держался нейтрально, но решил присоединиться к той резолюции, которую одобрит Дешбандху.
Мысль о том, что я вынужден буду разойтись во мнениях с такими опытными, всеми уважаемыми лидерами, сильно меня тяготила. Но, с другой стороны, отчетливо звучал голос совести. Я попытался уехать с Конгресса, заявив пандиту Малавияджи и Мотилалджи, что мое отсутствие на последних заседаниях пойдет всем на благо: мне не придется публично демонстрировать свое расхождение во взглядах с уважаемыми всеми лидерами.
Но они не поддержали моего решения. О нем как-то узнал и Лала Харкишанлал.
– Это никуда не годится, – сказал он. – Кроме того, это очень оскорбит пенджабцев.
Я советовался с Локаманьей, Дешбандху и м-ром Джинной, но не мог найти выхода. Наконец я обратился со своим затруднением к Малавияджи:
– Я не вижу возможности компромисса, – сказал я ему, – а если я предложу свою резолюцию, то потребуется решать вопрос голосованием. Не представляю себе, каким образом здесь можно произвести подсчет голосов. До сих пор согласно установившейся традиции на открытых сессиях Конгресса голосование производилось простым поднятием рук и никакого различия между голосами гостей и голосами делегатов не делалось. Мы не сможем подсчитать голоса на таком многолюдном собрании. Так что, если до этого дойдет дело, то будет нелегко, да и толку будет от этого мало.
Но Лала Харкишанлал пришел мне на выручку и взялся провести необходимые приготовления.
– Мы не допустим гостей в пандал Конгресса в день голосования, – сказал он. – Что касается подсчета голосов, то это я беру на себя. Но вы не можете не присутствовать на Конгрессе.
Я сдался. С замиранием сердца я предложил свою резолюцию присутствующим. Пандит Малавияджи и м-р Джинна должны были поддержать ее. Я мог заметить, что, хотя расхождения во мнениях не были резко выраженными и в наших речах не было ничего, кроме холодных рассуждений, собравшимся не понравилось само наличие разногласий. Они желали полного единства во взглядах.
Даже во время речей делались попытки уладить эти расхождения, и лидеры все время обменивались записками. Малавияджи приложил все силы, чтобы уничтожить разделявшую нас пропасть, и вот тогда-то Джерамдас переслал мне свою поправку и просил в обычной для него любезной форме избавить делегатов от необходимости выбора. Поправка мне понравилась. Я сказал Малавияджи, что поправка кажется мне приемлемой для обеих сторон. Локаманья, которому показали поправку, заявил:
– Если Дас одобряет ее, я не возражаю.
Дешбандху, заколебавшись наконец, взглянул на адвоката Бепина Чандра Пала, как бы ища поддержки. Малавияджи воспрянул духом. Он схватил листок бумаги, на котором была изложена суть поправки, и, не дождавшись, пока Дешбандху произнесет окончательное «да», выкрикнул:
Ознакомительная версия.
