[16] Ф. Ф. Вигель писал в своих «Записках» о В. П. Кочубее следующее: «Всех старее если не летами, то чином был граф Кочубей, родной племянник умершего канцлера князя Безбородки. Чтобы составить гений одного человека, натура часто принуждена бывает отобрать умственные способности у всего рода его. Так поступила она с великим Суворовым и славным Безбородкой. Окинув взором всех ближних и дальних родственников, покойный канцлер в одном только из них заметил необыкновенный ум, то есть что-то на него самого похожее: сметливость, чудесную память и гордую таинственность; и племянника своего, Виктора Павловича, предназначил быть преемником счастия своего и знаменитости. Ничего не пощадив на его воспитание, в самых молодых летах отправил он его в лондонскую миссию, к искусному дипломату, посланнику нашему графу Воронцову на выучку. Оттуда прямо, через несколько лет, нашел он средство, с чином камергера, перевести его самого посланником в Константинополь. До смерти своей сохранив при Павле неограниченный кредит, он сначала вызвал его оттуда членом иностранной коллегии, а потом, в короткое время, успел доставить ему графское достоинство и звание вице-канцлера. Один, без дяди, при Павле Кочубей долго не мог оставаться и, как многие другие, был сослан в деревню.
В царствование Александра надобно уже было ему жить собственным умом; ему было тогда с небольшим тридцать лет. Он пренебрег обыкновенными ничтожными занятиями дипломатов, по большей части сплетнями хорошего тона, и хотел посвятить себя внутреннему преобразованию государства. Перед соотечественниками ему было чем блеснуть: он лучше других знал состав парламента, права его членов, прочитал всех английских публицистов и, как львенок Крыловой басни, собирался учить зверей вить гнезда. Красивая наружность, иногда молчаливая задумчивость, испытующий взгляд, надменная учтивость — были блестящие завесы, за кои искусно прятал он свои недостатки, и имя государственного человека принадлежало ему, когда еще ничем он его не заслужил».
[17] В своих «Записках» Гавриил Романович писал о том, что он был послан императором в Белоруссию, чтобы «по оказавшемуся там великому в хлебе недостатку, сделать такие распоряжения, чтоб не умирали обыватели с голоду».
[18] Представители губернских кагалов — в основном купцы первой гильдии из общин Минска, Каменец-Подольска, Могилева и Киева — стали прибывать в Санкт-Петербург для участия в работе Еврейского комитета с лета 1803 г.
[19] Валериан Зубов и в дальнейшем не будет участвовать в заседаниях Еврейского комитета. 21 июня 1804 г. он умер.
[20] В 1806 г. император Александр I повелел создать новый Еврейский комитет, которому предложил рассмотреть вопрос о том, «не нужно ли принять каких-нибудь особенных мер и отсрочить переселение евреев». Спустя два года он приказал приостановить действие статьи, запрещавшей евреям аренды и винные промыслы, и одновременно распорядился оставить евреев на местах «до дальнейшего впредь повеления». Учрежденный в 1809 г. с целью изучения еврейского вопроса и рассмотрения ходатайств представителей еврейских общин комитет сенатора Попова представил императору в марте 1812 г. свой доклад, в котором рекомендовал «решительным образом» прекратить переселение евреев и сохранить за ними право на аренды и на торговлю водкой. Александр I не утвердил этого доклада: настроенный смягчить меру выселения, он не решился совсем от нее отказываться. Отечественная война и заграничный поход русской армии, а потом вопросы послевоенного урегулирования отношений между государствами в Европе отвлекли внимание Его величества от еврейского вопроса.
[21] В настоящее время это дом 15 по Невскому проспекту.
[22] Царскосельский лицей откроется 19 октября 1811 г. Впоследствии, когда однажды кто-то в присутствии Сперанского заведет о нем речь, Михайло Михайлович скажет с обидой: «Училище сие образовано и устав написан мною, хотя и присвоили себе работу сию другие».
[23] Основную свою работу Лифляндский комитет выполнил в течение 1809–1810 гг. В феврале 1811 г. Сперанский обратился к императору Александру с просьбой уволить его из этого комитета. «Присутствие мое в сем комитете, — писал он, — совершенно бесполезно, а отнимает много времени. Общие положения, как то: образование крестьянских судов, могут быть сообщаемы в комиссию законов на заключение и тогда, как директор комиссии, я поставлен буду в сношение с президентом комитета, не быв принужденным следовать бесполезно за всеми подробностями». Государь согласился с доводами Сперанского и освободил его от присутствия в Лифляндском комитете.
[24] 29 августа 1808 г. Михайло Михайлович писал своей матери: «Я очень был обрадован известием, на сих днях мною полученным чрез П. А. Введенского, что вы, милостивая государыня матушка, находитесь в добром здоровьи. Благодарение Богу, я и дочь моя также здоровы. Брат Козьма получил чин и определен прокурором в Могилев, куда на сих днях и отправился. Я на сих днях отправляюсь также отсюда, на некоторое время, в чужие край; но отлучка моя более двух месяцев не продолжится. По возвращении не премину вас уведомить. Между тем, испрашивая родительского благословения, пребываю ваш послушный сын».
[25] Супруга правнука М. М. Сперанского Михаила Родионовича Кантакузена-Сперанского Елизавета Карловна, переселившаяся в 1919 г. в Париж, в 1920 г. продала эту табакерку. Об этом пишет в своей книге «Сага о Кантакузиных-Сперанских» ее внук князь Михаил Кантакузин, граф Сперанский.
[1] Ф. Ф. Вигель в своих «Записках» следующим образом характеризовал этого человека: «Другой, слишком известный Михаил Леонтьевич Магницкий, всегда ругался дерзко над общим мнением, дорожа единственно благосклонностью предержащих властей. Это один из чудеснейших феноменов нравственного мира. Как младенцы, которые выходят в свет без рук или без ног, так и он родился совсем без стыда и без совести. Он крещен во имя архангела Михаила; но, кажется, вырастая, он еще гораздо более, чем соименный ему Сперанский, предпочел покровительство побежденного архистратигом противника. От сего бесплотного получил воплощенный враг рода человеческого сладкоречие, дар убеждения, искусство принимать все виды. Если верить аду, то нельзя сомневаться, что он послан был из него, дабы довершить совращение могущего умом Сперанского, и, вероятно, сего другого демона, не совсем лишенного человеческих чувств, что-то похожее на раскаяние заставило под конец жизни от него отдалиться. В действиях же, в речах Магницкого все носило на себе печать отвержения: как он не веровал добру, как он тешился слабостями, глупостями людей, как он радовался их порокам, как он восхищался их преступлениями! Как часто он должен был проклинать судьбу свою, избравшую Россию ему отечеством, Россию, не знавшую ни революций, ни гонений на веру, где так мало средств соблазнять и терзать целые народонаселения, столь бесплодную землю для террориста или инквизитора! Он был воспитан в Московском университетском пансионе, писал изрядно русские стихи и старее двадцати лет оставил Россию. Пробыв года два или три за границей при миссиях венской, а потом парижской, возвратясь, он стал коверкать русский язык и никогда уже не мог отвыкнуть от дурного выговора, к которому себя насильно приучил. Когда я начал знать его, он был франт, нахальный безбожник и выдавал себя за дуэлиста; но был вежлив, блистателен, отменно приятен и изо всего этого общества мне более всех полюбился».
