ЭЛЛА И К. Р
Стояла зима. Снег, морозец и солнце делали всё свежим и молодым. Константин Константинович подошел к окну и взглянул на небо: «Облака идут против ветра — к снегу, облака плывут низко — к стуже». К. Р. улыбнулся — облаков почти не видно, а вот солнце было с «ушами», значит, мороз сохранится или усилится. Надо ночью на звезды глянуть, а вечером на зарю. Давным-давно они говорили с солдатом Рябининым о звездах, и он сказал: «Звезды частые, заря ясная — опять же к морозу».
В какой далекой и счастливой молодости всё это было! А сейчас война, неудачная Русско-японская война, и неспокойное царствование Николая П. И ему, Константину, уже к пятидесяти… Нет, пожалуй, лучше звучит — сорок семь. Великий князь посмотрел в зеркало, но увидел не себя, а человека за своей спиной — из служебного дома Мраморного дворца. Он принес записку.
Записка была от генерала Петра Егоровича Кеппена, который сообщал, что в Москве убит Великий князь Сергей Александрович. Обычная для К. Р. замедленная реакция заставила его пойти на детскую половину. Жена играла с маленьким Георгием, сидевшим в колясочке. Константин начал возить колясочку по комнате взад-вперед, взад-вперед… Лиза улыбалась и молчала. Она всегда уходила в себя, в тишину, в покой, когда ждала ребенка. «Наслаждайся, — учила ее мать, — лучшее время для женщины и полной свободы, когда она ждет малыша».
Однако муж тоже молчал, и она подняла глаза на него. Он плакал.
Лиза испугалась. А он испугался за ее положение и не хотел ничего говорить, но не мог остановить слез. Потом он печально вспоминал: «Сергей убит, я плачу, сердце не дает вздохнуть, а в голове Фет: „Встретились мы после долгой разлуки, очнувшись от мрачной зимы, мы жали друг другу холодные руки и плакали, плакали мы“. Я, видно, вскоре уйду вслед за Сергеем…»
В этот же день Константин обратился к Николаю II с просьбой разрешить ему выехать в Москву. Стал ждать ответа. Лиза была на последнем месяце беременности, ехать с ним не могла, но не отходила от мужа: «И у нее, и у меня было чувство, что мне надо ехать в Москву, к телу бедного моего друга, к бедной Элле, подле которой нет никого из родных».
Николай II опасался новых покушений и разрешение дал с задержкой. Вокруг вопроса о поездке членов Императорской семьи в Москву в связи с произошедшей трагедией в двух столицах было много разговоров, домыслов, предположений, слухов. Дневник Константина Константиновича это подтверждает: «Оказывается, что в Петербурге Великим князьям не велено ехать в Москву, чтобы не подвергаться новым покушениям. Не понимаю, что это значит: ведь не будут же они сидеть взаперти по своим домам, а показываясь на улицу, они столько же подвергаются опасности, как если бы приехали в Москву. Здесь же среди приближенных Сергея отсутствие членов Семьи производит весьма неблагоприятное впечатление. Государь и обе Императрицы неутешны, что не могут отдать последнего долга покойному; покинуть Царское им слишком опасно. Все великие князья уведомлены письменно, что не только им нельзя ехать в Москву, но запрещено бывать на панихидах в Казанском или Исаакиевском соборе. Об этом, то есть об опасности для всех нас, Трепов докладывал Государю, после чего и было отдано это распоряжение».
«Говорят, что в первый момент Государь хотел ехать в Москву на похороны своего дяди, но благодаря влиянию Трепова не поехал. То же было и с Великим князем Владимиром, старшим братом Сергея Александровича. А между тем, я думаю, если бы Государь не послушался Трепова и приехал бы в Москву, это произвело бы колоссальное впечатление и подняло бы ореол Царя среди народа» — это уже из «Воспоминаний» товарища министра внутренних дел В. Ф. Джунковского.
Ради справедливости следует сказать, что после первой панихиды в Чудовом монастыре Элла возвратилась во дворец, переоделась в черное траурное платье и начала писать телеграммы — и прежде всего своей сестре Императрице Александре Федоровне — с просьбой не приезжать на похороны: Царская семья была бы желанной мишенью для террористов. Константин этого не знал. А когда узнал, был поражен благородством жены своего друга.
Как бы там ни было, официальным представителем Императорской фамилии в Москве оказался один только Великий князь Константин Константинович. «Здесь, в Москве, странное и тяжелое впечатление производит отсутствие ближних родных. Если бы не я, бедная Элла должна была бы появляться на официальных панихидах одна», — записал он в дневник.
Любовь к другу, храброе сердце и репутация «лучшего человека России» оберегали его.
* * *
Константину казалось, что поезд, идущий в Москву, едва-едва «переставляет» колеса. Сна не было.
Когда им с Сергеем было по 15 лет, они не могли жить друг без друга ни одного дня. Всё совпадало: вкусы, интересы, мечты о будущем, томики книг, лежавшие на столах. Конечно, были веселые посиделки в комнатах детей Александра II — царственных братьев Сергея и Павла в Зимнем дворце, катания на коньках, гулянья в Таврическом саду, но юношеские секреты двух Великих князей Сергея и Константина уже тогда были не по возрасту серьезны. Константин мечтал о славе поэта. Сергей, сын Царя, — о благих делах во имя России. Для этого у него было всё — ум, способности, власть, благородные цели и желания. Но почему-то многое не осуществлялось и превращалось во что-то совсем иное. Сергей падал духом, замыкался в себе. Вернувшись из очередного плавания, Константин не узнал друга. Это был другой человек, сделавший для себя из жизненного опыта весьма печальный вывод: «Я все больше и больше убеждаюсь, что чем больше иметь сердца здесь, на земле, тем больше приходится страдать и нравственно и физически. Сердце ничего не стоит для людей, и они никогда его не ценят. Чем меньше отдаешься сердцем делам, тем спокойней может быть».
Теперь это был человек, о котором все считали нужным сказать только плохое: самовлюбленный, язвительный, дерзкий, заносчивый, скрытный, неприятный, мало что знающий основательно. Константин любил и жалел друга, оправдывал его. «Много ты в жизни понес огорчения, много печали и горя узнал…» — проговаривал он строчки из стихотворения «Письмо», посвященного Сергею.
— Ты, Костя, сентиментальный и чувствительный, потому что — поэт.
Константин счастливо улыбался: только Сергей, истинный друг, мог найти для него такое прекрасное слово — «поэт». Сергей и еще Оля, сестра.
— Нет, я оптимист, Сережа. «Я же лишь радости, лишь увлеченья, лишь похвалы да удачи встречал». А службу во флоте не люблю, здоровья не имею. «Тот нам смешон, кто на коне без копья и здоровья…» — подметил безвестный поэт. Это я — без копья и здоровья…
