Я хотел бы особо подчеркнуть, что даже если судьба и не подарит успеха вашему оружию, Германия все равно выживет.
Этого нельзя утверждать, говоря о Финляндии. Если наш всего лишь четырехмиллионный народ будет побеждён силой оружия, можно не сомневаться, что его изгонят из страны или доведут до вымирания. Я не могу поставить мой народ перед такой угрозой.
Хотя едва ли я могу надеяться, что Вы посчитаете правильным или одобрите эти мои соображения и мотивировки, всё же я решил послать Вам эти строчки до окончательного решения.
Вероятно, вскоре наши дороги разойдутся. Но память о немецких братьях по оружию в нашей стране будет жить. Ведь в Финляндии немцы были не представителями чужеземного ига, а помощниками и братьями по оружию. Но и в таком виде положение чужеземцев трудное и требует многого. Могу засвидетельствовать, что за все последние годы не случилось ничего, что дало бы нам повод смотреть на немецкие войска как на чуждых пришельцев и угнетателей. Уверен, что отношение немецкой армии, находящейся в Северной Финляндии, к населению и официальным органам страны, пожалуй, войдёт в нашу историю как исключительный пример корректности и сердечности отношений, сложившихся в такой обстановке.
Считаю своим долгом вывести мой народ из войны. По своей воле я никогда не мог бы и не хотел бы повернуть оружие, которое было нам передано в таком обилии, против немцев. Надеюсь, что Вы, хотя и не одобрите этого моего послания, всё же попытаетесь, как и я и все финны, прийти к окончательному уяснению существовавших до сих пор между нами отношений, всеми способами избегая их ненужного обострения».
Поскольку парламент одобрил предложение правительства о начале мирных переговоров, в Хельсинки и в Ставке надо было принимать срочные меры, ибо немцы должны уйти из страны в течение каких-то двух недель.
Генерал Дитл, молодцеватый и храбрый командующий немецкими войсками, несколько месяцев тому назад погиб в Германии во время авиационной катастрофы. Его преемник генерал-полковник Рендулич представлял собой совершенно иной тип человека. Вежливый и внимательный, но, видимо, более суровый и трудно идущий на сближение. Перед самым вручением ноты послу Германии генерал-полковник Рендулич нанёс мне визит в Хельсинки. Он сказал, что не может не выразить мне большой озабоченности по поводу того оборота, который принимают события. За короткое время пребывания на командной должности в Лапландии он успел убедиться, что финны хорошие воины, но тут же заметил, что никто не может отрицать факта, что и немцы являются бесстрашными бойцами, а при необходимости даже наглыми в военных действиях. При столкновении финнов и немцев война станет жестокой и кровавой.
Несмотря на этот угрожающий намёк, мы расстались по традиции любезно. То, что немцы уже догадываются, в какую сторону идёт развитие событий, ясно было уже из того, что, по сведениям нашей разведки, они приступили к широкому строительству промежуточных рубежей для ведения сдерживающих оборонительных боев.
Лично я не боялся, что предстоящий разрыв отношений с Германией вызовет кризис в оборонительных силах, а тем более среди гражданского населения. Народ Финляндии за последнее время научился думать реалистически. На своём опыте он смог убедиться, что и наша страна была пешкой в политической игре великих государств и что ни одно великое государство не побрезговало использовать малую страну в своих интересах. Лучшим свидетельством этого являются колебания в позиции Германии. Сначала немцы, будучи союзниками русских, принесли нас в жертву на алтарь своего русского союзника, потом, преследуя собственные интересы, поддерживали нас в период между войнами в 1940—1941 годах. Обстоятельства привели к тому, что эта поддержка превратилась в братство по оружию. Хотя мы и в этом качестве отказывались от ведения операции, которые были не в интересах Финляндии, и боролись только во имя своих собственных целей, всё же отношения между обеими армиями оставались корректными. Кроме того, общая борьба против Советского Союза уменьшила то горькое чувство, которое было вызвано позицией Германии перед Зимней войной и во время её. Шаг, который мы были вынуждены предпринять сейчас, был мучительным. Но выбора у нас не было!
Если учесть, что 20-я горная армия состояла из девяти дивизий (плюс специальные войска) и в целом в ней насчитывалось около 200000 человек, а также то, что на территории её дислокации были сосредоточены огромные склады, становится ясно, что вывод её в столь короткий срок был невозможен уже чисто по техническим причинам. Самая южная группа из трёх дивизий, находившаяся в полосе Ухта-Кестеньга, была в 200 километрах от ближайшей железнодорожной станции, а расстояние по железной дороге до портов Ботнического залива составляло 400 километров. Наземные пути в Норвегию были относительно хорошими, но от Рованиеми через Ивало, от Торнио через Ивало и от Торнио через Муонио до норвежской границы надо было проехать 400 километров, а осенние дожди вскоре превратили дороги в месиво. Не был я уверен и в том, что генерал-полковник Рендулич и его начальство пожелают облегчить наше положение и отвести войска в установленный срок.
Уже 3 сентября я отдал приказы о переброске шестой дивизии с Карельского перешейка в Каяни и о передислокации 15-й бригады в район южнее Оулу. Обстановка была сложной и неприятной. Ещё не было заключено даже перемирие, не говоря уже о мире, а нам уже пришлось ослаблять нашу группировку на фронте против Советского Союза и отправлять войска на север.
Перед тем как наши отношения с немцами были разорваны окончательно, я хотел попытаться ускорить уход германских войск, по возможности без военных столкновений с ними. Поэтому утром 5 сентября я пригласил к себе генерала Эрфурта, в способность критического мышления которого я привык верить, и попросил его воздействовать на генерал-полковника Рендулича, чтобы он ускорил отступление. Я заверил его, что мы со своей стороны сделаем всё возможное для облегчения перевозок немцев. Генерал сообщил мне, что незадолго до нашего разговора он связался с генерал-полковником Рендуличем, и тот уже начал отвод войск. Это было радостное известие. Если немцы пожелают быстро покинуть нашу страну и пожертвовать частью своих запасов, у нас появится возможность избежать печальных событий новой войны. Но такого счастливого случая нам не выпало.
К моей радости, и в этом случае генерал Эрфурт полностью понял наше трудное положение. Его симпатия к нашей стране до конца осталась неизменной. Я и раньше считал, что назначение такого получившего высшее гуманитарное образование и по характеру самостоятельного генерала представителем немецкого командования ко мне в Ставку, являлось счастливым решением. Когда на одной из стадий был поднят вопрос о его замене другим, который, как мы полагали, мог бы более жёстко проводить линию своего работодателя, я дал понять германской Ставке, сколь высоко оценил бы решение оставить генерала Эрфурта на посту офицера связи между нами. Теперь, когда дороги наши расходились, я выразил ему свою искреннюю благодарность за ту широту взглядов и тактичность, которую он проявлял в своей нелёгкой работе.
