Ознакомительная версия.
— Боже мой! — твердила она своему врачу. — О чем же мне вести разговор с Франклами, я так взволнована!
— Не стоит заранее готовиться к встрече, — уговаривали ее.
Но она упорствовала и в рамках подготовки к моему визиту затребовала у сотрудников службы безопасности, которые ее всегда сопровождали, пленку, снятую во время ее поездки в Вену: она хотела повторить ключевые слова, вроде «бельведер», «колесо обозрения», «торговый дом Штеффл». Как ее и предупреждали, наш разговор обошелся без этих подсказок. С самого начала она попросила нас называть ее «Мэйми». И трогательно демонстрировала нам не только сувениры различных коронованных и некоронованных правителей, но и подарки, которые делал ей муж еще кадетом, затем — женихом, на свои скудные в ту пору средства. С годами ценность этих вещиц в ее глазах только возросла. Думайте что хотите: нигде я не встречал столь несамонадеянную, столь естественную и сердечную собеседницу, как эта первая леди, — да и представить себе не могу, чтобы кто-то мог превзойти ее в этих качествах.
Разъезжая с докладами, узнаешь, разумеется, не только новые города, но и новых людей.
Когда YPO (Организация молодых президентов) арендовала на неделю римский Hilton и проводила там свой «университет», пригласили и трех модных ораторов: астронавта Уолтера Ширру, сына последнего австрийского императора Отто Габсбурга и психиатра Виктора Франкла.
Американцы, как правило, судят о репутации выступающего по его гонорарам. Сегодня мне предлагают до 10 000 долларов, и я упоминаю об этом, чтобы заодно обсудить мое отношение к деньгам. Сами по себе они меня, признаться, мало интересуют: главным образом интересуют постольку, поскольку человек, как я считаю, должен располагать деньгами, но смысл иметь деньги заключается в том, чтобы иметь возможность не думать о них…
В детстве было не так. Стоило моей сестре Стелле получить в подарок от дяди Эрвина десять геллеров, как я убедил ее, что у нее воспалены гланды и требуется срочная операция. Зажав в руке маленький красный шарик, я залез ножницами ей в рот, поскреб там и предъявил ей красный шарик — вот, мол, миндалина — и стребовал гонорар хирурга в размере десяти геллеров. Денежки перешли в мои руки.
Еще говорят, время — деньги. Для меня время гораздо дороже денег. Ректор Корнеллского университета приглашал меня пожить в кампусе за 9000 долларов, а когда я ответил отказом, переспросил: «Этого мало?» — «Нет, — сказал я, — но если бы вы поинтересовались, что бы я хотел приобрести за эти 9000 долларов, я бы сказал: время, время для работы. Будь у меня излишек времени на книгу, я бы не продал его вам за 9000 долларов».
Но если я вижу в своем докладе смысл, я готов, по необходимости, выступать и даром. Могу даже отказаться от уже согласованного гонорара, как в случае со студенческим обществом Оттавы — их подвели спонсоры, и они в последний момент не смогли оплатить мое выступление. Более того: я согласился приехать за свой счет.
Интерес публики к моим выступлениям не стоит недооценивать. Однажды в Вене мне довелось читать «публичную», то есть общедоступную лекцию. Когда я вошел в назначенную аудиторию, люди уже стремились оттуда на выход, потому что выступление перенесли в более просторный лекционный зал. Я пошел вслед за слушателями туда, но и большой лекционный оказался чересчур для нас мал. Мы все перекочевали в парадный зал, где, наконец, сумели разместиться. Уже в 1947 году доклад, который я делал по приглашению культурного клуба (между прочим, в Концерт-хаузе), пришлось повторять дважды. Устная реклама делала свое дело.
В Северной Америке популярность книги «Человек в поисках смысла» очень высока, и это проявляется в том, что Библиотека Конгресса в Вашингтоне объявила эту книгу «одной из десяти самых влиятельных книг в Америке». Разумеется, и в Америке популярность имеет свои пределы. Знаменитый американский фотограф Ирвинг Пенн как-то раз обратился к нам через посредство Федеральной канцелярии: он-де готовит репортаж о Вене и собирается включить в него фотографии Караяна[78], Вотрубы[79] и Франкла — насколько я понял, только эти жители Вены и пользовались на тот момент известностью за океаном. Фотограф прилетел в Вену, явился к нам вместе с помощником, не менее четырехсот раз щелкнул обстановку нашей квартиры и предовольный отправился в обратный путь. В следующие месяцы, приезжая в Штаты, я спрашивал свежие номера журнала — нет и нет репортажа о Вене. Наконец появился: огромные, во весь разворот, фотографии скакунов-липицанеров[80] и тортов от Демеля — но лица Караяна, Вотрубы и Франкла отсутствуют. Где уж нам конкурировать с тортом «Захер»!
Европейцам не сравняться с энтузиазмом латиноамериканцев. Когда мы с женой прилетели в Сан-Хуан, столицу Пуэрто-Рико, пассажиров не выпускали из самолета. Мы-то уже сбежали по трапу, но там нас остановили. Полицейское ограждение. Что такое? Телевизионщики поднялись на борт и тщетно ищут двоих пассажиров по фамилии Франкл, чтобы снять их прибытие и торжественный прием. А мы с виду на почетных гостей не тянули.
В другой латиноамериканской стране первая леди не сочла за труд посетить в один день три моих выступления, каждое из которых длилось не менее двух часов. А ее муж-президент пригласил меня к завтраку, чтобы обсудить культурную ситуацию в стране. Оба супруга читали мои книги. В Европе я ни с кем не отваживаюсь делиться подобными историями: никто не поверит. Тем приятнее изложить их, наконец, на бумаге.
Помимо должности профессора Венского университета я был приглашенным профессором Гарварда в 1961 году, Южного методистского университета в 1966-м, а в 1972 году — Даквесна. Международный университет США в 1970 году основал первую кафедру логотерапии (со мной во главе) и пригласил меня в Калифорнию, в Сан-Диего.
Я не боюсь стареть. Оговорюсь: старение не страшит меня до тех пор, пока мне удается расти в той же мере, в какой я старею. А мне это удается, тому порукой, что законченная две недели назад рукопись сегодня меня уже не вполне устраивает. Процесс компенсации продолжается весьма активно.
И в связи с этим расскажу один эпизод: во время восхождения на Прайнер мой проводник Нац Грубер, человек, поднимавшийся на Гималаи, присел, закрепляя страховку перед подъемом на отвесную скалу, и пока возился с тросом, задумчиво произнес: «Знаете, профессор, как гляну на вас, когда вы поднимаетесь — не примите в обиду, но силенок-то у вас, почитай, не осталось, зато какая техника! Я бы сказал, у вас можно технике учиться и учиться!» Слышите? Это сказал человек, одолевший Гималаи, — как тут не зазнаться?
Наконец, есть в старении и еще один аспект: мысль о бренности человеческого бытия, однако наша кратковечность должна прежде всего пробуждать чувство ответственности: признать ответственность как основу и смысл человеческого бытия. Позвольте же применить к этому автобиографическому наброску заповедь логотерапии, которая приснилась мне ночью, а утром я ее записал и включил в книгу «Доктор и душа»: «Живи так, словно живешь уже во второй раз и при первой попытке испортил все, что только можно испортить». Такая фантазия о собственной биографии способствует значительному усилению чувства ответственности.
И все же я не думаю, что вправе поздравлять себя с успехами логотерапии, каковы бы они ни были. Как я сказал папе Павлу VI под конец личной аудиенции, которой он меня удостоил в Ватикане: «В то время как люди видят лишь то, что я сделал и чего достиг, или, точнее, что мне посчастливилось и удалось, я все отчетливее сознаю, что я должен был сделать и мог, но так и не осуществил. Одним словом, я остался в неоплатном долгу за те пятьдесят лет, которые были мне дарованы после того, как я прошел через врата Освенцима».
Об аудиенции у папы хотелось бы тут рассказать несколько подробнее. Мы явились на аудиенцию вместе с супругой, и оба были глубоко тронуты. Павел VI поздоровался с нами по-немецки и продолжил беседу на итальянском языке, а присутствовавший на аудиенции священник переводил: папа говорил о значении логотерапии не только для Католической церкви, но и для всего человечества. И он также похвалил мое поведение в лагере, хотя, откровенно говоря, не очень понимаю, что конкретно он мог иметь в виду.
Когда мы распрощались и уже уходили, приблизились к двери, он вдруг снова перешел на немецкий и почти крикнул вслед мне, еврейскому неврологу из Вены: «Пожалуйста, молитесь обо мне!»
Поразительные, потрясающие слова! Могу лишь повторить то, что я всегда говорю в этой связи: во всем облике этого человека проступала мука бессонных ночей, когда он наедине со своей совестью принимал решения, о которых в точности знал, что они навлекут осуждение не только на него лично, но и на всю Католическую церковь. Но иначе он не мог. Эти бессонные ночи явственно запечатлелись на его лице.
Ознакомительная версия.
