«В техническом отношении изуродованное лицо было сделано прекрасно, — говорил Густав Муландер. — Но я никак не мог придумать, какой конец должен быть единственно верным для этой истории. Анна Хольм, настрадавшаяся из-за своего уродливого лица, по сюжету глубоко увязает в отношениях с шантажистом. Пластическая операция позволяет вернуть ей чудесное лицо Ингрид, но шантажист держит ее в своих лапах и вовлекает в план убийства юноши, чьим состоянием он хочет завладеть. Чтобы спасти юношу, Анна убивает шантажиста. Каким же теперь образом — ведь в те дни фильм должен был кончаться если уж не счастливой развязкой, то по крайней мере раскаянием — можно было подарить Анне Хольм счастливое будущее?
я приостановил съемки на пару дней и стал искать верное решение. Но ничего не получалось. Тогда я спросил мнение Ингрид. Она подумала пару минут и, не колеблясь, дала ответ. Он-то и был мне нужен. Это был ответ Анны Хольм, поскольку Ингрид уже стала ею. «Меня нужно судить за убийство, — сказала Ингрид. — Пусть это и будет концом фильма. Что произойдет дальше — окажут мне снисхождение или осудят, — пусть гадает публика»».
Фильм «Лицо женщины» был снят еще раз в 1941 году, студией «Метро-Голдвин-Майер», где Джоан Кроуфорд играла ту же роль, что и Ингрид. Но, согласно голливудским канонам, в этой ленте полностью раскаявшуюся Анну — Джоан освобождают. Она счастливо улыбается на фоне появляющейся в глубине экрана надписи «Конец».
Когда 10 июля 1937 года Петер Линдстром и Ингрид Бергман венчались в лютеранской церкви, это был счастливый союз прелестной девушки двадцати одного года и красивого молодого человека тридцати лет.
Вспоминая о том времени, я прихожу к мысли, что это был, пожалуй, единственный свободный год во всей моей жизни. Мне было двадцать один год, я достаточно зарабатывала на Шведской киностудии, у меня была маленькая квартирка в центре Стокгольма в современном многоэтажном доме. Я была безумно влюблена в Петера. Я прекрасно помню подарок, который он прислал, когда мне исполнился двадцать один год. Я открыла коробку и увидела завернутый в папиросную бумагу дивный мех. Настоящий лисий мех, черный, подернутый серебристой изморозью. Горжетку надо было обернуть вокруг шеи, и лисья головка замочком пристегивалась к хвосту. В 30-е годы это было последним криком моды. В жизни не было у меня ничего более роскошного. Я помчалась к телефону, чтобы сказать «спасибо», и поскользнулась на коврике. Щиколотку пронзила резкая боль, я ползком добралась до телефона и, набрав номер, почти плача от боли, пыталась высказать, какое чудо этот подарок.
Он примчался сразу же, нога так болела, что пришлось ехать в больницу. Но я настояла, чтобы моя лиса была при мне, заставила Петера положить мех обратно в коробку, предварительно осторожно завернув его в бумагу. У меня ведь никогда не было такой ценности. Они вправили мою лодыжку, уложили меня в постель, а коробку с лисой поставили под кровать. Я не знаю, что подумал доктор, когда, войдя в палату, увидел, что я сижу в кровати в ночной рубашке и с лисьим мехом вокруг шеи.
За одиннадцать дней до свадьбы Ингрид писала: «Мой золотой, мой единственный на земле, моя прекрасная любовь. Если бы ты только мог находиться здесь, в моей костюмерной, и я могла сесть к тебе на колени, как прекрасно это было бы, потому что без тебя жизнь невыносима. Осталось пять часов до нашей встречи и одиннадцать дней до свадьбы. Это ужасно, ужасно долго. Как я это вынесу? Если бы я только могла целовать и целовать тебя... Ты ведь меня не оставишь, правда? Я тебя никогда не оставлю.
Я хочу быть с тобой всегда, всегда, всегда. Осталось только одиннадцать дней до нашей свадьбы. Сейчас я иду к фотографам, но все время думаю о тебе. Какое ты чудо, и как ты мил по сравнению с другими мужчинами. Я просто схожу с ума и, наверное, умру от счастья. Через пять часов и одиннадцать дней я приду... я приду...»
Они были помолвлены годом раньше.
Мы решили объявить о помолвке — седьмого числа седьмого месяца. Это было счастливое число моей матери, поэтому я подумала, что, может быть, оно станет таким и для меня. Мы поехали в Гамбург отпраздновать нашу помолвку с тетей Мутти. Помню, как мне понравились наши обручальные кольца. Настоящая платина. Очень романтично. С наружной стороны колец были выгравированы две волнистые линии, символизирующие взлеты и падение супружеской жизни, — они нигде не прерывались. Помню, мы специально пошли в ту маленькую церковь в Гамбурге, где венчались мои отец и мать, и там обменялись нашими кольцами.
В 30-е годы в Швеции помолвка обычно происходила за год до женитьбы, с тем чтобы проверить, насколько люди подходят друг другу. А я хотела выйти замуж на седьмой день седьмого месяца, так, чтобы срок ожидания кончался на эту счастливую семерку. Но съемки шведского фильма — комедии «Доллар , — режиссером которого был Густав, затянулись, и поэтому пришлось перенести торжество на десятое число.
Единственное, что слегка омрачило нашу свадьбу, — это категорический протест Петера против любой шумихи. Он хотел отпраздновать свадьбу в узком семейном кругу.
Представляете, как он был раздражен, когда обнаружил в кустах около дома своего отца девушку с фотоаппаратом и блокнотом! Ее извлекли из укрытия. Петер был настроен весьма сурово, но его отец сказал: «Петер, мальчик мой, ты не должен так разговаривать с юной дамой в день твоей свадьбы. А вы, барышня, входите и выпейте с нами чашечку кофе».
Так вошла в мою жизнь Бэнг (ее настоящее имя было Барбро Альвинг, но она всегда подписывалась «Бэнг»). Я узнала, что это было ее первое задание. Поскольку я тоже впервые выходила замуж, это нас сблизило. Мы сразу нашли общий язык, разговорились. Потом мы стали хорошими друзьями и остались таковыми по сей день.
Мы с Петером устроились в небольшой квартирке в Стокгольме. Наш друг Молли Фаустман подарила нам маленького черного котенка, который рвал в мелкие клочья все, что попадало в поле его зрения. Мы были счастливы. У нас была служанка, и поэтому мне не приходилось готовить. Это мне никогда особенно не нравилось, да и не очень-то получалось. Много лет спустя, уже в Голливуде, я поняла, что пора, пожалуй, проявить интерес к кухне. Это произошло, когда маленькая дочка обратилась ко мне с вопросом: «Мамочка, я хочу сварить яйцо. Как ты это делаешь?» Я имела об этом весьма смутное представление и решила, что нужно по крайней мере купить поваренную книгу. Но зато в уборке дома я достигала совершенства. Где бы я ни жила, я мыла, скребла, чистила дом или квартиру сверху донизу, что всегда вносило успокоение в мою скандинавскую душу. Один из моих друзей всегда, говорил: «Стоило столько времени тратить на то, чтобы стать актрисой, когда из тебя получилась бы отличная уборщица».
