Петр Козлов - Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото

Ему не достает лишь европейской утонченности.

Со времени вступления на престол верховный правитель Тибета уже успел ознаменовать свою деятельность следующими отрадными явлениями: отменой смертной казни, обузданием чиновничьего произвола, устранением злоупотреблений китайских властей, обиравших тибетцев, поднятием народного просвещения и проч.

Надо полагать, что только одни выдающиеся умственные способности помогли Далай-ламе избежать вышеупомянутой превратности судьбы.

Бывая у Далай-ламы почти ежедневно и проводя в его обществе по нескольку часов кряду, я вынес много-много интересного и поучительного.

Теперь надо было собираться в Петербург.

Откланиваясь Далай-ламе, последний вручил мне для передачи Географическому обществу маленький дар, состоящий из собрания очень интересных предметов буддийского культа; причем правитель Тибета извинялся за скромный и неполный подарок, так как Далай-лама, находясь на чужбине, не может выполнить своего желания в надлежащей мере, но непременно приведет его в исполнение по возвращении в Лхасу, свободный вход в которую с этого времени он обеспечивает для русских, желающих проникнуть в Тибет с научными или коммерческими целями.

Меня же лично, трогательно напутствуя, Далай-лама одарил двумя чудными изображениями: Буддой на алмазном престоле и Майтреи, причем заметил, чтобы я с ними никогда не расставался, в особенности с Майтреи, как с богом-покровителем путешествующих.

Проведя лето в Урге, Далай-лама осенью переехал в Ван-курень, отстоящий в пяти переходах к северо-западу от столицы Монголии и служащий в то же время ставкой местного хошунного князя Хандо-вана.

Здесь Далай-лама вел себя очень просто, по-походному. «Даже можно было заметить, – говорит Б. Б. Барадин[26], – что он испытывал большое нравственное удовольствие в этой свободной, простой, походной обстановке, на время вырвавшись из замуравленной придворной атмосферы своего таинственного Лхаского дворца – Поталы».

В обыкновенные дни Далай-лама одевал желтый ламский халхасский костюм; в торжественных же случаях – темно-коричневый монашеский, тибетского покроя.

И здесь Далай-лама вставал обыкновенно очень рано, часов в пять, а заткм до девяти-десяти часов проводил время в утренних молитвах, после чего пил чай и кушал небольшой завтрак. После завтрака он принимал доклады своих приближенных. В полдень обедал. Нужно заметить, что тибетский стол вообще гораздо сложнее и разнообразнее, нежели стол кочевых монголов, довольствующихся исключительно мясной пищей и молочными продуктами.

Послеобеденное время Далай-лама проводил у себя дома или иногда выходил пешком на коро, т. е. молитвенный обход монастыря, как простой паломник. Это, конечно, служило ему в то же время и прогулкой. По большей части Далай-лама ходил в сопровождении двух-трех человек прислуги или же в обществе своих ближайших лиц, причем он шел один, а его приближенные – на некотором расстоянии впереди и сзади.

Далай-лама иногда посещал здешнего ученого старца Дандар-Аграмбу для религиозных бесед как обыкновенный гость. Раза два-три он заглянул и в юрту Хандо-вана, однажды даже не предупредив об этом хозяина, в сопровождении двух лиц. Это обстоятельство произвело страшный переполох в застигнутой врасплох княжеской семье. Далай-лама успокоил всех, посидел несколько минут, милостиво поговорил с членами княжеской семьи, употребляя при этом немного известных ему монгольских слов.

Обычно же Далай-ламу можно только изредка видеть при торжественном благословении народа, когда соблюдается строгий этикет.

Вечером после молитвы буддийский первосвященник проводил время в чтении, и отходил ко сну около двенадцати часов ночи, что возвещалось, как и в Урге, протяжными монотонными звуками духовного концерта.

Прошло довольно много времени, прежде нежели Далай-лама оставил Монголию и переехал в Собственный Китай, в монастырь У-тай, отстоящий в трехстах верстах на юго-запад от Пекина. Из этого монастыря Далай-лама несколько раз выезжал в столицу Китая по делам первостепенной важности своей страны. Тибетский первосвященник старался установить и действительно установил наилучшие отношения с китайским императором Гуань-сю, который старался помочь ему упрочить свое положение не только в провинциях Уй и Цзан, но и вообще в Тибете.

Пребывание Далай-ламы в Пекине особенно тяготило его, потому, главным образом, что он должен был вести замкнутую жизнь, во многом стеснять себя; с другой же стороны, его бесконечно утомляли всякого рода посетители, в особенности представители дипломатических миссий в Пекине, старавшиеся во что бы то ни стало представиться Тибетскому владыке. Правда, такого рода общение расширяло горизонт Далай-ламы и приучало его, что называется, владеть собою при официальных приемах у себя европейцев. Пытливый, любознательный, он обо многом говорил, ко всему прислушивался и быстро усваивал главное.

Наконец осенью 1908 года все тибетские дела были окончены. Китай и Россия сделали все, чтобы обеспечить Далай-ламе не только свободный проезд на всем огромном протяжении до Лхасы, но и спокойное пребывание в столице Тибета. Правитель последнего с легкостью в сердце оставил Пекин и со своим большим эскортом направился к юго-западу на перерез Собственного Китая, в Амдо, в один из главнейших монастырей этой страны – Гумбум.

Здесь предполагался значительный отдых до наступления теплой весны, чтобы в лучшее время года осилить наитруднейшую часть пути по тибетскому нагорью.

Как раз в этот период пребывания Далай-ламы в Гумбуме я с экспедицией Географического общества возвращался из глубины амдоского нагорья, и в то время, когда мой громоздкий караван направился из Лаврана[27] в Лань-чжоу-фу, я с переводчиком Полютовым налегке свернул к северо-западу от того же Лаврана и через несколько дней форсированного марша прибыл также в Гумбум (в двадцатых числах февраля).

Монастырь Кумбум, или Гумбум был основан около пятисот лет тому назад. Основание ему положил богдо-гэгэн, который затем совершил паломничество в Тибет, в Лхасу, где и остался на постоянное пребывание, основанный же им монастырь поступил в ведение гэгжэна-Ачжи, считающего себя в наше время в пятом перерождении. В двенадцати гумбумских храмах, говорят, находятся шестьдесят три гэгэна-перерожденца, ведающих монастырской братией в две слишком тысячи человек. Наиглавнейших храмов четыре, которые были спасены от дунганского[28] разгрома монастырскими силами – молодыми фанатичными ламами, отлично сражавшимися с оружием в руках с дерзким неприятелем.