Автор же книги рисовался мне романтическим мужчиной, этакой помесью Байрона со Степняком-Кравчинским, давно погибшим в какой-нибудь революционной схватке при защите баррикад.
И вдруг советский критик Евгения Таратута в статье, напечатанной в «Огоньке», сообщает, что Э. Войнич — англичанка Этель Лилиан Буль, жившая в давние годы в России, участвовавшая в борьбе русской революционной интеллигенции, друг народовольца С. Кравчинского, жена другого народовольца — М. Войнича, отважного человека, бежавшего с царской каторги, бывшего в Лондоне одним из организаторов помощи российским политическим эмигрантам и знаменитого фонда Вольной русской прессы. С портрета, воспроизведенного в «Огоньке», по-видимому со старинной фотографии, смотрела девушка с нежным, но смелым, волевым лицом.
Эту статью все читали с интересом. А прилетев в Нью-Йорк, мы вдруг узнали от советского сотрудника ООН Петра Павловича Борисова совсем уже потрясающую новость: Лилиан Войнич жива, она здесь, в этом городе, и он, Борисов, даже бывал у нее.
С этого дня, путешествуя по Америке, мы не забывали, что где-то впереди нас ожидает визит к автору «Овода», и сама возможность такого визита вопреки всему казалась все-таки чем-то несбыточным, почти фантастическим.
И вот сегодня в семь утра в мой номер постучал П. П. Борисов. Мы договорились быть у писательницы в восемь тридцать, но Петр Павлович зашел раньше, чтобы рассказать, как ему удалось сделать это свое удивительное открытие.
Он давно уже говорил по-английски, но свое пребывание здесь решил использовать, чтобы глубже изучить язык. Жена одного из членов английской делегации в ООН, почтенная леди, училась, в свою очередь, русскому языку. Они договорились заниматься вместе, на паритетных началах, по очереди читая и разговаривая то на одном, то на другом языке. На один из таких уроков Петр Павлович захватил «Огонек» со статьей об авторе «Овода». Урок и был начат с чтения этой статьи. Первые же фразы заинтересовали англичанку. Она пожелала дочитать статью до конца. В этот день английским не занимались, а читали по-русски и говорили о судьбе Лилиан Войнич.
— Если ее девичья фамилия Буль, если она действительно дочь великого математика и племянница знаменитого полковника Эвереста, именем которого названа высочайшая вершина Гималаев, я о ней слышала, — задумчиво наморщив лоб, сказала англичанка, напрягая память. — Больше того: мне кажется, она должна быть где-то здесь, в Штатах, возможно, в Нью-Йорке. Неужели ее творчество у вас популярно? А ведь мы его почти не знаем.
Леди оказалась энергичным человеком.
— Знаете, все это меня заинтересовало, я должна ее разыскать, — сказала она, прощаясь.
Она обратилась в сыскное бюро к частному детективу, и на следующем занятии Петру Павловичу был вручен адрес: «Этель Лилиан Войнич, Нью-Йорк, 450 Вест, 24-я улица, квартира 17-ф».
— …На другой день я поднимался на семнадцатый этаж большого старого доходного дома, — рассказывает Петр Павлович. — Дрожащей рукой постучал в дверь. Мне отперла мисс Энн Нил, как оказалось, компаньонка писательницы. Компаньонка — это слово из их прошлого. Теперь Нил библиотечный работник. Они обе живут на ее маленький заработок. Я сказал мисс Нил, кто я и зачем пришел, и она тоже поразилась, узнав, что книга ее подруги пользуется такой популярностью. Она даже просила не сразу сообщить об этом миссис Войнич, чтобы не взволновать ее.
С тех пор Петр Павлович стал частым гостем в маленькой квартирке на семнадцатом этаже. Войнич девяносто один год. Для своего возраста она чувствует себя на редкость бодро. У нее хорошая память, но она быстро устает, и поэтому разговор с ней приходится вести понемногу. Удивительно, как престарелая писательница помнит и любит Россию. Вместе с уважением к русскому народу, в борьбе которого она участвовала совсем юной девушкой, она сохранила знание русского языка и интерес к русской культуре. В один из последних визитов Петр Павлович пришел к ней вместе с женой и дочерью Ириной. Писательница была растрогана. Она долго смотрела на румяную коренастую девочку, конфузливо сидевшую на старом диване, и подарила ей книгу, предварительно написав на титульном листе:
«Дорогая Ирина! Ты единственный советский ребенок, которого я встретила, и это сделало радостным и незабываемым день, когда ты навестила меня вместе со своими родителями. Пусть же все дети твоей страны, которую я посетила много лет назад, живут в мире всего мира.
Э. Войнич
22 октября 1955 года».
Книга здесь, Петр Павлович показывает ее. Почерк ровный, твердый, с ятями и твердыми знаками. Тем временем мои товарищи по путешествию — шестеро советских журналистов — собрались у меня в номере. Все необычайно торжественны, непривычно молчаливы. Книга с дарственной надписью Войнич переходит из рук в руки.
Долго едем в такси. Нарядный Нью-Йорк со своими щеголеватыми, точно бы накрахмаленными небоскребами давно остался позади, и мимо машины проносятся мрачные, закоптелые стриты и авеню, где дома не так уж высоки, зато густо закопчены, унылы. Здесь уже никто, по-видимому, не озабочен ни чистотой, ни архитектурой. Острый, холодный ветер гоняет по тротуарам бумажный мусор и треплет полы наших плащей. Машин почти не видно, спешащие на работу прохожие бегут, подняв воротники, кутая шеи шарфами.
Рано. Мы первые посетители крохотного цветочного магазинчика, где, впрочем, можно купить и всяческие хозяйственные вещи, предметы гигиены. Выбор небольшой, но цветы хорошие, свежие, будто только что с клумбы, еще покрыты холодной росой. Выбираем нежно-розовые хризантемы. И торопливо шагаем по совсем уже опустевшим улицам, с которых схлынул поток спешащих на работу. Торопимся: госпоже Энн Нил тоже скоро нужно идти в свою библиотеку, а уходя, она, по ее словам, вынуждена запирать престарелую подругу на ключ, чтобы кто-нибудь ненароком не забрался в квартиру.
Ага, вот и двадцать четвертая улица, узкая, длинная, скучная, как старый, неумело рассказанный анекдот. Вот и дом — огромная кирпичная коробка, закопченная, как будка паровозного машиниста. Лифт, покряхтывая и поскрипывая, поднимает нас на семнадцатый этаж. Звоним. Дверь открывает маленькая, пожилая быстрая женщина в очках.
— Энн Нил, — деловито рекомендуется она и подает твердую, холодную руку.
У нее вид одной из тех тружениц, которые всю жизнь работают незаметно, старательно, не рассчитывая ни на славу, ни на благодарность, ни на признание окружающих, ни даже на повышение заработка. Скромно делают свое дело, и все.
— Входите, входите, мы вас ждем. Госпожа Войнич сейчас к вам выйдет. Прошу сюда.
