с ним. Но от предложенного Лёвой визита к Эмилю Золя Татьяна отказывается. Что нового и полезного он может сказать? Ничего, равно как и прочие парижане.
Лёва долго остается довольным лечением Бриссо. Он соблюдал предписанную диету и бесконечно обследуется. Но в перспективе усилия и этого доктора никаких результатов не приносят. В действительности это делает Лёву еще более нервным и раздражительным, что нисколько не удивляет Татьяну. Потен прописал ревень и касторку, а Бриссо ограничился ревенем, едко комментирует она.
11 марта ситуация накаляется. Не сдержавшись, Лёва обвиняет Бриссо в том, что тот окончательно подорвал его здоровье. Бриссо нужны исключительно деньги, у него несмешные шутки, и ни при каких обстоятельствах Лёва не намерен более следовать его предписаниям. Бриссо в гневе уходит, а Татьяна бросается за ним, уговаривая прийти в другой раз. Заболевание Лёвы вызвано исключительно нервами, уверяет ее Бриссо. Да и чего можно ожидать от пациента, который целый день занят только разглядыванием языка, ощупыванием живота и изучением собственных экскрементов? Татьяна возвращается в квартиру к всхлипывающему Лёве. Вид у того непривлекательный: «Щеки впалые, лоб – одна кость, обтянутая кожей».
Лёва абсолютно уверен: Бриссо и все его речи о нервах – огромное заблуждение. Проблема же в желудке! Угробленный желудок – вот чего добились все эти парижские знаменитости, залечившие его своими лекарствами и железом. Теперь он хочет в клинику. В Москву. Преодолев себя, Лёва пишет Бриссо письмо, в котором извиняется за свое поведение во время их последней встречи. Незадолго до отъезда Бриссо звонит в дверь. На сей раз он ограничивается тем, что называет болезнь Лёвы неопасной, но требующей длительного лечения. В конце концов, все зависит от собственной воли пациента.
В конце марта 1894 года Лёва и Татьяна возвращаются поездом в Москву. При виде любимого сына – исхудалого, нервного, неуравновешенного – Софья Андреевна плачет. Долгожданная встреча с родиной, вопреки Лёвиным надеждам, улучшения не приносит. Навестив Илью, который к этому времени воссоединился с семьей, Лёва возвращается в Ясную Поляну, где изводит всех дурным настроением. Он пытается заняться переплетным ремеслом и даже гордится первыми результатами, но быстро устает. Кумыс, который по просьбе Софьи Андреевны привозят башкиры, никакого эффекта не оказывает.
Разочарованный неудавшимся французским турне, Лёва отвергает любую врачебную помощь. Возможный выход подсказывают отцовские слова: «Ужасно то, что это cercle vicious [5], от нездоровья ты думаешь о своем здоровье, а от думы ты делаешься нездоров». К болезни надо относиться как к испытанию, одному из многих, выпадающий на долю человека, надо избавиться от мыслей о ней, возвыситься над болью и страданием, не погружаться в собственные ощущения. Такое отношение, однако, не может длиться долго. Кроме того, Лёву преследует подозрение, что отец не воспринимает его страдания всерьез, а возможно, вообще не верит в его болезнь. Софья Андреевна описывает одну из таких сцен:
Не могу вспомнить без боли эти черные, болезненные глаза Лёвы, с каким упреком и горем он смотрел на отца, когда тот упрекал ему его болезнь и не верил страданиям. Он никогда их не испытал сам, а когда болел, то был нетерпелив и капризен.
Лето и осень 1894 года Лёва проводит в Москве. Его психическое состояние вызывает больше беспокойства, чем физическое здоровье. Родителям он пишет пугающе мрачные письма. Он потерял аппетит и сон, любое движение причиняет сильную боль. Дни напролет Лёва лежит в постели, размышляя, листая Библию и читая философские книги.
Толстой Черткову в октябре: «Больно что-нибудь физически или нравственно, – умирает Лëва, погибает то, что я люблю, сам я ничего уже не могу сделать». Возобновляются контакты с Захарьиным. Доктор утверждает, что состояние здоровья Лёвы вызывает большую тревогу, и даже сомневается в возможности выздоровления. Любая помощь, со всей очевидностью, бесполезна. (Следует заметить, что в это же время Захарьин пользует еще одного давнего и важного пациента – находящегося при смерти императора Александра III.) В ноябре Толстой обсуждает состояние Лёвы с другим доктором – Николаем Белоголовым, который выражает готовность взяться лечить, несмотря на то что он уже закрыл врачебную практику. На прием к нему приходит худой, с бледной желтоватой кожей, обессиленный двадцатипятилетний Лёва. Он не может сидеть и просит разрешения лечь на диван, после чего начинает бессвязно и высокопарно излагать историю собственных страданий. Речь в основном идет о критике всего врачебного цеха и конкретно французов с их уверенностью в лечебных свойствах железистых препаратов.
Более детальный осмотр осложняется тем, что от каждого удара молоточком и прикосновения холодного стетоскопа Лёва стонет и вздрагивает. Дотронуться до живота врачу вообще не удается. Ни о каких лекарствах Лёва даже слушать не желает, ему нужна только диета. И несколько утешительных слов.
Белоголовый устанавливает диагноз: нервное истощение и катар желудка, вследствие которого любой прием пищи вызывает боль. Утром по воскресеньям на протяжении нескольких недель Лёва приходит на прием к новому доктору. Состояние здоровья сына врач отдельно обсуждает с Толстым. Толстой теперь настаивает, что причина всего – барские капризы. Лёва вырос в комфорте и достатке. Если бы ему пришлось жить так, как живут бедные студенты, все было бы иначе. В шутку (надо надеяться) Толстой предлагает Белоголовому метод лечения: Лёву надо посадить в сани, отвезти в зимний лес и оставить в снегу, чтобы он сам оттуда выбрался. С тем, что состояние Лёвы не так опасно, как кажется самому Лёве, доктор соглашается. Белоголовый, со своей стороны, рекомендует système contraint, то есть пребывание в клинике со строгой дисциплиной и необходимостью полного подчинения воле врача. Жесткий распорядок дня, ванны и гимнастика. Нарушение правил означает прерывание лечения. Впоследствии именно то, что предлагал Белоголовый, действительно станет для Лёвы спасением.
Лёва слоняется по дому со страдающей миной и, задыхаясь, хватает ртом воздух. Попытки писать немедленно вызывают сильную боль. С родными Лев груб, почти враждебен. Утомившись от материнского внимания, он требует, чтобы его оставили в покое, но уже в следующую минуту просит за это прощения. Толстой встревожен – в основном душевным состоянием Лёвы. Что он думает о Боге? В перерывах между приступами боли Лёва отвечает:
Есть что-то в жизни людей, что двигает их по пути к истине и что руководит и отдельного человека в его делах, это что-то, совесть ли или разум, против нашей воли ведет нас куда-то, к чему-то лучшему, и вот в это что-то, в этого Бога я верю.
На сцене появляется еще один доктор – Александр Руднев из Тулы. Лёва страдает
