15 марта (по новому стилю) Ленин узнает в Цюрихе из швейцарских газет о том, что в России победила революция, что у власти 12 членов Думы, а царские министры арестованы. На следующий день, осознав всю значимость свершившегося события (пускай и без его непосредственного участия), вождь большевиков в письме А. М. Коллонтай реагировал следующим образом: «Ну что ж! Этот «первый этап первой (из порождаемых войной) революции» не будет ни последним, ни только русским. Конечно, мы останемся против защиты отечества, против империалистической бойни, руководимой Шингаревым + Керенским и К°»[144].
Итак, Ленин уже думал о следующем этапе революции, и чтобы он наступил, надо быть там, в России. «Сон пропал у Ильича с того момента, когда пришли вести о революции, – вспоминала Н. К. Крупская, – и вот по ночам строились самые невероятные планы. Можно перелететь на аэроплане. Но об этом можно было думать только в ночном полубреду… Надо достать паспорт какого-нибудь иностранца из нейтральной страны, лучше всего шведа. Паспорт шведа можно достать через шведских товарищей, но мешает незнание языка…»[145].
18 марта Ленин в письме И. Ф. Арманд в Кларан писал: «Мечтаем все о поездке. Если едете домой, заезжайте сначала к нам. Поговорим. Я бы очень хотел дать Вам поручение в Англии узнать тихонечко и верно, мог ли бы я проехать»[146]. На следующий день он просит уже В. А. Карпинского взять документы на проезд во Францию и Англию на свое имя, чтобы ими мог воспользоваться сам Ленин. Он даже предусматривает детали этого плана: Карпинский на время должен скрыться из Женевы, спрятавшись в горах, где за пансион за него заплатит партия[147]. Но Ленин весь в нетерпении: в России сейчас решается судьба мировой революции, а он сидит здесь и не знает, как выбраться из опостылевшей сразу Швейцарии. И Ленин снова обращается к самому близкому для него человеку – И. Ф. Арманд. Только ей он может доверить свои сокровенные мысли. «Я уверен, что меня арестуют или просто задержат в Англии, если я поеду под своим именем, – пишет Ленин 19 марта, – ибо именно Англия не только конфисковала ряд моих писем в Америку, но и спрашивала (ее полиция) Папашу в 1915 г., переписывается ли он со мной и не сносится ли через меня с немецкими социалистами»[148]. Тут же он предлагает искать паспорта у русских или швейцарцев, которые бы согласились отдать их для проезда эмигрантам, и даже советует идти в русское посольство, а в случае отказа – жаловаться по телеграфу Милюкову и Керенскому (!). В конце этого письма Ленин выдвинул идею, которая при всей своей фантастичности оказалась самой реальной. «В Кларане (и около) есть много русских богатых и небогатых русских социал-патриотов и т. п. (Трояновский, Рубакин и проч.), которые должны бы попросить у немцев пропуска – вагон до Копенгагена для разных революционеров. Почему бы нет? Я не могу этого сделать. Я „пораженец“. А Трояновский и Рубакин + К° могут. О, если бы я мог научить эту сволочь и дурней быть умными!.. Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут! Конечно, если узнают, что сия мысль от меня, или от Вас исходит, то дело будет испорчено… Нет ли в Женеве дураков для этой цели?..»[149].
19 марта, когда Ленину пришла в голову идея «немецкого вагона», в Берне состоялось частное совещание российских партийных центров, и на нем лидер меньшевиков-интернационалистов Л. Мартов предложил план проезда эмигрантов через Германию в обмен на интернированных в России немцев. Узнав об этом плане, вождь большевиков сразу же за него ухватился. В письме В. А. Карпинскому он писал: «План Мартова хорош: за него надо хлопотать, только мы (и Вы) не можем делать этого прямо. Нас заподозрят. Надо, чтобы, кроме Мартова, беспартийные русские и патриоты-русские обратились к швейцарским министрам… с просьбой поговорить об этом с послом германского правительства в Берне»[150].
В западной литературе уже давно высказана другая точка зрения, согласно которой инициатива проезда русских эмигрантов принадлежала немецкой стороне. Автор книги «Жизнь Ленина» Луис Фишер еще в 60-е гг. писал, что «идея этой знаменитой и роковой поездки принадлежит Парвусу и Брокдорф-Ранцау»[151]. Однако опубликованные документы МИД Германии не дают оснований так считать. В телеграмме в МИД Германии 21 марта 1917 г. немецкий посланник в Копенгагене Брокдорф-Ранцау, сообщая о состоявшейся у него беседе с доктором Гельфандом, не приводит на этот счет никаких предложений, кроме общего рассуждения своего собеседника о том, что «возможность эффективно бороться против Милюкова и Гучкова в России появится после вступления там в силу закона о политической амнистии путем непосредственных контактов с социалистами»[152]. 25 марта имперский посланник в Берне фон Ромберг направил статс-секретарю МИД Германии Циммерману телеграмму, в которой информировал о ставшем ему известным желании видных русских эмигрантов вернуться в Россию через Германию и просил указаний на тот случай, если ему будет сделан запрос такого рода. С этого времени немецкая сторона активно включилась в процесс возвращения эмигрантов-революционеров из Швейцарии в Россию. В тот же день, 23 марта, Циммерман телеграфировал представителю МИД при Главной штаб-квартире барону Лерзнеру о желательности разрешить транзит русским революционерам через Германию и просил информировать об этом Верховное главнокомандование на предмет окончательного решения этого неотложного вопроса. «Поскольку мы заинтересованы в том, чтобы влияние радикального крыла русских революционеров возобладало, – мотивировал он, – мне представляется желательным разрешить этот проезд»[153]. 25 марта представитель Главной штаб-квартиры информировал МИД Германии о том, что Верховное главнокомандование не имеет возражений против проезда русских революционеров, если они проследуют в отдельном транспорте[154].
Интересно, что именно в это время Ленин в конфиденциальном письме И. Ф. Арманд еще выражает свои сомнения и опасения: «Вот если ни Англия, ни Германия ни за что не пустят!!! А это ведь возможно!»[155]. Из опубликованной в середине 60-х гг. переписки Ленина видно, что в эти последние дни швейцарской эмиграции он активно переписывался с Я. С. Ганецким, находившимся в то время в Христианин (Осло). Он атакует своего доверенного представителя в Скандинавии самыми различными просьбами и поручениями, советуется с ним, как можно быстрее и безопаснее выбраться из Швейцарии. И в то время как Ленин считает, что «в Россию, должно быть, не попадем!! Англия не пустит. Через Германию не выходит»[156], он получает от Ганецкого предложение, о содержании которого мы можем судить только на основании ленинского ответа. «Берлинское разрешение для меня неприемлемо, – телеграфировал Ленин Ганецкому в Стокгольм 28 марта. – Или швейцарское правительство получит вагон или русское договорится об обмене всех эмигрантов на интернированных немцев»[157]. По всей видимости, предложение «берлинского разрешения» не обошлось без участия Парвуса, у которого в торговой фирме в Копенгагене служил Ганецкий. «Парвус играл в этом деле вполне определенную роль и оказывал в качестве эксперта по русским делам известное влияние на немецкое правительство и высшее военное командование в смысле благоприятного разрешения вопроса о пропуске русских революционеров через Германию»[158], – свидетельствовал Фриц Платтен, один из организаторов этого проезда. Именно это участие Парвуса и заставило большевистского лидера первоначально отказаться от «берлинского разрешения». 30 марта Ленин вновь телеграфирует Ганецкому: «Дорогой товарищ! От всей души благодарю за хлопоты и помощь. Пользоваться услугами людей, имеющих касательство к издателю „Колокола“, я, конечно, не могу. Сегодня я телеграфировал Вам, что единственная надежда вырваться отсюда, это – обмен швейцарских эмигрантов на немецких интернированных»[159]. Одним из таких людей, имеющих отношение к Парвусу, был Георг Скларц, который, как явствует из немецких источников, действительно в эти дни встречался с русскими эмигрантами, но безрезультатно.
