Потом я много раз слышала Валю Никулина одного — это всё было другое… У Олега было такое тягучее пение, которое возможно только при молодом голосе. Я не знаю стихов, которые он писал, я не знала, что он вёл дневник, но зато я знаю и видела, как он пел.
Вскоре был отъезд из Рузы. Ехали мы не в электричке, а в каком-то всеми набитом автобусе, припёртые с Олегом к задней стенке. У него были какие-то нелады в личной жизни, он страдал, переживал. Была история, которую мы все знали. Он мне ничего не говорил по этому поводу, но был в каком-то угнетённом состоянии, я это почувствовала. И я ему говорила: «Олег, не обращай внимания. Прости всё и иди дальше». Мы ехали, и он меня всё время слушал. Вот это была ещё одна из наших встреч.
Помню, он начал играть на сцене, когда «Современник» только недавно образовался и пошла первая когорта: Евстигнеев, Табаков, Кваша… А Олег пришёл туда позже лет на десять, но сразу встал в один ряд с ними по мастерству. Они его всерьёз не воспринимали, я это помню, вроде как снисходительно к нему относились, а он моментально заблистал. Это было так здорово! Они всё хотели показать, что, мол, они выше, старше, что они — основатели, а он — никто. А у меня было такое ощущение, что он не выносил вот этого снисходительного тона, и он ушёл потом от них… Он не был «никем и ничем»! Он сразу вошёл в «обойму первых» «Современника».
Хотя он и закончил театральную школу, он — актёр вне школы. Он был настолько прекрасен, что мог бы окончить Щукинское, Щепкинское, ГИТИС, ВГИК — что угодно, он сам себе создал школу. Он был настолько талантлив, аристократичен, тонок и потрясающ, как актёр, что ему вообще никакая школа и не нужна была. Он, конечно, выше, чем кто-либо из его поколения.
Знаете, у меня есть ещё одно мнение об этом поколении. Те артисты, которым сейчас было бы пятьдесят, — Высоцкий, Даль; учившийся со мной и умерший в тридцать пять лет Вадик Бероев — это поколение абсолютно ненужных красивых мужчин. Вот, совсем недавно я хоронила своего сокурсника Володю Толкунова. Он был красавец-мужчина, эмоционален, возбудим по-актёрски, талантище невозможный: пел, танцевал, играл, прекрасно смотрелся на сцене. Это был Мужчина. Настоящий «герой-любовник», но жизнь так сложилась, что он оказался ненужным. Наше поколение… мы все невостребованные, но они — это поколение МУЖЧИН, которые не могли найти себя здесь, так как наше «советское общество» никогда не исповедовало вовне, ни «кто такой мужчина», ни «кто такая женщина», ни отношений между ними. В силу существовавшей тогда «морали» мы вроде как бесполыми существами были. И вот когда артист достигал очень высокого звучания, задействуя всего себя, он всегда оказывался… ненужным.
То же самое, например, произошло с Сергеем Захаровым. Это пел Мужчина. Его потом ломали, провоцировали, он, там, кого-то ударил, кубарем скатился вниз, и сейчас он раздавлен, сейчас его нет.
Можно говорить о поэте Высоцком, о поэте Дале, но прежде всего они были Мужчинами. И в это глухое время они, конечно, не могли состояться, потому что наше общество и наше время выбивали почву из-под них. Вот, например, если Марлон Брандо и Аль Пачино состоялись как «герои» в кино, то наши состояться не могли, потому что у нас всегда было просто «Оно». Вот моё ощущение амплуа «героя» в кино, а Даль, конечно, был «героем».
Когда мы с Олегом встречались после 1964 года, я всегда понимала, что это действительно Большой Артист. Я это видела, потому что есть такая вещь… Вот наблюдаешь работу артистки или артиста и примерно знаешь, «из какого теста они замешаны» и как, примерно, сделают роль. Но всякий талант непредсказуем, необычен, и это всегда бывает очень интересно — смотреть за действительно истинно талантливым человеком. Но в Дале всегда было что-то такое… Он был настолько аристократичен, чего почти что нет среди наших артистов. Я тогда понимала это. Он был на ранг, на два ранга, на три ранга выше. Он был какой-то утончённый артист. И, конечно, безумно талантлив. Нервный… потрясающей эмоциональности нерв. У него не было видно «белых ниток» его творчества.
И ещё штрих: он в семидесятые годы работал от Бюро пропаганды советского киноискусства — нынешнего Киноцентра. Я тоже тогда выступала по этой части. И на одной из первых моих встреч со зрителями, перед тем как выходить, говорю:
— Господи, ну что я буду им говорить? Ну, что?.. Вот сейчас я должна что-то говорить. Что?!
А со мной в тот вечер была женщина, которая с Олегом работала где-то в Сибири, не помню сейчас в каком городе. Она мне сказала:
— Ну что вы, Валентина Илларионовна, вы же хорошо начали выступать… Вот у нас тут недавно был Олег Иванович Даль… Он приехал, правда, не в очень хорошем состоянии… но нормальный… Так он вышел и сказал: «Артист я — скучный… Вопросы будут?» И все замолчали, сражённые таким откровением. «Нет вопросов? Тогда я пошёл…» Повернулся и ушёл. И сколько я его ни просила вернуться, на сцену не вышел.
Ещё раз мы встретились с Олегом на телевидении в 1978 году. Мы пробовались вместе в Островском, по-моему, у Пчёлкина. И нас обоих не утвердили. Там было что-то связанное с ростовщиками, а я играла какую-то прохиндейку-тётушку.
По-моему, Олег был в то время жёлчен. Помню, я спросила:
— Как ты? Что ты?
А он в ответ:
— Ну, что? Мы утверждены или не утверждены?
Я сказала:
— По-моему, нас не утвердили… Кажется, уже снимаются другие.
Он как-то очень болезненно передёрнулся. Я подумала: «Господи, чего он так дёргается? Чего он переживает на эту тему? Ну, не утвердили — и не утвердили». И даже сказала:
— Да им же хуже! Ты не находишь, что они проиграли, не взяв нас?
— Да, ты права.
Но его передёрнуло, а я опять подумала: «Может, он не снимается? Может, у него денег нет? Может, что-то такое?..» Потом ещё он мне тогда говорил, что ушёл от Эфроса. Я переспросила:
— Ты ушёл от Эфроса?
— Да. Я больше там не могу. Это — не театр, а он — не… Меня всё это не устраивает, и я не могу… Я туда не пойду…
Вот так мы с ним тогда разговаривали, и я понимала, насколько у него нервное состояние, раз его задело, что нас не утвердили. Он меня даже первый спросил:
— Ну, как там?..
А я всегда к этому относилась так: «Ну, Господи… ну, не утвердили, и, значит, не Судьба или не надо».
Должна ещё сказать (хотя сейчас об этом и не говорят), что он очень ценил российское, русских. Это он говорил часто. Я бы сказала, он был как-то очень щепетилен в этом отношении. Я это знаю, поскольку, встречаясь на телевидении, мы об этом говорили.
Однажды я вышла из своего дома, дошла до Садовой улицы и пошла вдоль по ней. Было солнце, свежее утро и холодная майская прохлада. Шла я на троллейбус, в котором езжу в театр. И вдруг встречаю на этой остановке Олега и говорю:
