К концу семестра в Мюнхен заехал Краснов, чтобы вместе отправиться в путешествие по Западной Европе. Началось оно с геологической экскурсии в Баварские Альпы. Руководил экскурсией известный геолог Циттель, который составил для друзей маршрут их путешествия. Следуя ему, они проехали в Тироль, где видели те же снеговые поля, те же ледники, снежные, каменные и песчаные обвалы, шумные водопады и бездонные пропасти.
При попытке подняться на Шмиттенгаген, сравнительно доступную по высоте в две тысячи метров вершину, Владимир Иванович потерял очки. Пройдя три четверти пути, путешественники должны были спуститься в Инсбрук за очками, а затем подниматься снова. На вершине пришлось ночевать. Владимир Иванович вспоминал это восхождение и ночь на вершине как самый значительный момент в своей жизни. Там, любуясь чистым звездным небом, впервые пришла ему в голову мысль о связи минералогии со звездной механикой и химией.
— Тебе повезло, Володя, — под впечатлением происшедшего разговора заметил Краснов. — Ты идешь своей дорогой и так широко мыслишь! А я оторвался от братства и стал ни то ни се, хотел быть ботаником, а меня сделали географом, потому что министерству взбрело организовать кафедры, для которых нет профессоров! Тьфу, чепуха какая!
Он лежал, подложив руки под голову и глядя в небо. Владимир Иванович слушал не возражая.
В самом деле, широко развернувшаяся перед Андреем еще в студенческие годы возможность научной работы, связанная с далекими путешествиями, рано оторвала его от интересов студенческой жизни, лишила связи с кружком и переживаниями братства. Несомненно было и то, что навязанная ему специальность, как бы внутренне ни стремился он сделать ее свободно избранной, оставалась чуждой и не давала полной удовлетворенности.
Концом маршрута Циттель назначил Англию, где собирался IV геологический конгресс. Друзья заехали на несколько дней в Париж и переправились в Лондон, а оттуда в Бат, красивейший курорт Англии, где происходили заседания конгресса. На конгрессе присутствовало много русских ученых. Делегатом был и профессор Московского университета Алексей Петрович Павлов. Вместе с ним и с другими членами конгресса Вернадский проделал интересную прогулку по Уэльсу. Новизну впечатления усиливало участие в наблюдениях Марии Васильевны, жены Павлова, известного палеонтолога. Она раскрывала перед соотечественниками удивительные страницы истории позвоночных, по каким-то одной ей понятным и замечаемым отложениям и остаткам вымерших.
— Мне рассказывал о вас Василий Васильевич, — сказал Павлов, ближе познакомившись с Вернадским, — и о ваших планах изучать минералогию во времени и взаимодействии с остальной природой. Если бы вам удалось защитить магистерскую диссертацию в ближайшие год-два, я охотно поддержал бы вашу кандидатуру в Московском университете. У нас должна открыться кафедра…
В связи с петербургскими событиями последнего времени и ухудшающимся здоровьем Натальи Егоровны переезд в Москву был бы счастливым случаем.
Но не только диссертации, даже и темы для нее Владимир Иванович еще не видел.
Участие в конгрессе ознаменовалось избранием Вернадского членом-корреспондентом Британской ассоциации наук.
Большую часть времени Владимир Иванович провел в Лондоне с Ольденбургом, у которого он и жил.
Из близких Вернадскому друзей по братству и университету только Дмитрий Иванович Шаховской предпочел науке общественно-политическую и культурно-просветительную деятельность. Остальные — Гревс, Краснов, Ольденбург, Вернадский — остались при университете и готовились к профессуре по разным специальностям.
Сергей Федорович Ольденбург в это время работал в библиотеках Лондона и Кембриджа над буддийскими рукописями.
Целыми днями друзья не расставались. Колоссальный Британский музей, зоологический парк, библиотеки показали им Лондон со стороны, обычно доступной немногим. Пораженный странными для иностранцев нравами англичан, Вернадский с горечью вспоминал Мюнхен. Как-то в библиотеке Кембриджа его заинтересовали две редкие книги, и он спросил Ольденбурга, нельзя ли взять книги домой на день-два.
— Отчего же? — сказал он. — Попроси пойди, скажи, кто ты и когда вернешь.
Вернадский объяснился с библиотекарем, и тот через несколько минут положил перед ними книги.
— Ну, пойдем! — напомнил Ольденбург. — Чего ты ждешь?
— Позволь, — растерялся Владимир Иванович, — но как же? Надо записать их за мной или как это вообще делается?
— Не смеши людей, — понизив голос, объяснил Ольденбург и, взяв друга под руку, быстро повел его с книгами к выходу. — Тут ничего не записывают, и с основания библиотеки, наверное, не пропало ни одной книги…
В омнибусе Вернадский вспомнил Мюнхенскую библиотеку.
— Библиотека там устроена положительно невозможным для работы образом: теряется много времени, а книг все-таки не получишь! Она считается чуть не первой в Германии, но многих книг не находишь, а иностранных вовсе нет… Вообще удивительно, как немцы мало ценят время…
— А лекции? — поинтересовался его спутник.
— Они все очень элементарны. Грот, например, в курсе минералогии полтора месяца читал введение, состоявшее в повторении курса кристаллографии…
Вернадский рвался в Париж и возвратился в Мюнхен с чувством человека, попавшего из столицы в глухую провинцию.
Грот очень интересовался работой Мутмана и Вернадского над оптическими аномалиями с органическим веществом, но так как Мутман практически в ней не принимал участия, ему приходилось обращаться к Вернадскому.
Когда работа была закончена, Вернадский сдал ее Гроту. Под заглавием он поставил оба имени, а во вступительной части еще раз заявил о том, что работа сделана совместно с Мутманом.
Грот не хотел расставаться с учеником.
— Что вам делать в Париже, работайте у меня. Я дам вам большую работу.
Владимир Иванович при всей своей мягкости все же не остался. Обо всем этом Владимир Иванович сообщил Докучаеву.
В ответ Докучаев предложил представить работу как магистерскую диссертацию. О необходимости поспешить с подачей диссертации он напоминал своему ученику уже не раз.
— Я сам чувствую, что надо бы скорей написать диссертацию, но не думаю, чтобы я скоро ее написал, — отвечал Владимир Иванович. — Работу, которую я сделал у Грота, в диссертацию обратить совсем нельзя, тем более что публиковать ее я должен с Мутманом, хотя это довольно комично, так как он ничего не делал. Думаю, что и в Париже нельзя будет написать, так как придется учиться. Надо, вероятно, отложить до возвращения в Россию.
