Убедительные доводы, приводимые Гассенди в пользу реабилитации Эпикура и легализации его изучения, были необходимой предпосылкой его исследований. Искаженному и пародийному изображению эпикуреизма в тогдашней философии он противопоставил развернутое, всестороннее, систематическое изложение подлинного эпикуреизма, построенное на скрупулезном изучении всех сохранившихся о нем исторических данных. «Разумеется, — пояснял он в Предисловии к „Своду философии Эпикура“, — для того, чтобы получить полное представление о философии Эпикура, насколько это позволяют оставшиеся от нее следы, п ней, очевидно, ничего не следует урезывать и замалчивать…» (5, т. 1, стр. 110), независимо от одобрительного или отрицательного отношения к тем или иным положениям его философии — к цветам и к шипам этой розы.
Ведь эпикуреизм Гассенди, фундаментом которого было учение афинского Сада, не было простым воспроизведением, реставрацией этого учения далекой древности: не все в нем было приемлемо и оправдано в совершенно отличной исторической ситуации и на совершенно иной ступени развития науки. Исторический эпикуреизм требовал как неизбежного ограничения, так и необходимого обновления. И то, и другое отчетливо выражено в работах Гассенди.
Прежде всего в них ясно очерчена запретная зона эпикуреизма — то, что во что бы то ни стало требовало безоговорочного отсечения в христианской философии: многобожие, отрицание сотворения мира из ничего, бессмертия души, божественного провидения. С самого на чала Гассенди понимает необходимость предупредить читателя: «Обрати пристальное внимание на те главы, где Эпикур провозглашает что-нибудь противоречащее святой вере и где нами указаны те места… в которых опровергается то, в чем он грешит против веры, дабы никакой яд не мог быть принят без быстродействующего противоядия» (там же). Гассенди не замалчивает, не утаивает эти места, но, давая объективное историческое отражение классического эпикуреизма, разграничивает его с христианским вероучением.
Уже молодой Маркс, работая над своей диссертацией, обращал внимание на то, что Гассенди «хочет спасти божественное вмешательство, отстоять бессмертие души и т. д. и тем не менее хочет быть эпикурейцем… Там, где он нарушает железную последовательность Эпикура, он делает это для того, чтобы не противоречить своим религиозным предпосылкам» (2, стр. 122). А. И. Герцен в своих «Письмах об изучении природы» также отмечает это обстоятельство: «Гассенди воскресил эпикуреизм и учение об атомах; но его эпикуреизм был им приведен в согласие с католической догматикой…» (12, стр. 197).
Очень интересно, как сам Гассенди мотивирует свое разграничение. Во всех областях научного познания мыслитель не должен полагаться на чей бы то ни было авторитет, а быть критичным, прислушиваться только к голосу разума. Иное дело церковные догмы: их следует принимать без рассуждений, на веру. Вот подлинные слова Гассенди в Предисловии к его «О жизни и нравах Эпикура»: «Подобно тому как в других областях я прислушиваюсь только к разуму, независимо от того, побуждает ли меня к этому сам Эпикур или какой-либо иной философ, которого он не признает… в религии я подобным же образом следую древним, т. е. католической церкви…» (4, т. V, стр. 171). Два подхода, два критерия строго разграничиваются Гассенди: в науке — безоговорочное следование разуму, в религии — вере. Вопрос о том, что они вступают в неустранимые противоречия, остается открытым: человеческий разум ограничен, но все свои силы мудрец должен устремлять на безграничное расширение его могущества.
Но религиозное ограничение эпикуреизма лишь одна, притом отнюдь не решающая, сторона гассендистского восстановления эпикуреизма. Другой, исторически эффективной его стороной, вернее, самой сущностью этого восстановления было не ограничение, а обновление эпикуреизма в соответствии с достижениями и требованиями новой науки, с великими физическими открытиями XVII века и на опыте собственных экспериментальных исследований самого Гассенди.
В этом сходятся как сторонники, так и противники материализма. Этого не могут отрицать виднейшие представители обоих лагерей в философии. Гассенди, писал в своей «Истории философии» Людвиг Фейербах, «усвоил эпикурейскую философию не как обезьяна, а как человек, не как жвачное животное, а как самостоятельный мыслитель. Он отступает от Эпикура не только там, где тот не согласуется с христианской теологией и где, конечно, Гассенди повинен в большой непоследовательности, но и там, где его учение не совмещается с разумом и успехами естественных наук, так что в этом отношении Эпикур является лишь исторически исходной точкой для собственных мыслей Гассенди и его прекрасного яркого изложения открытий современной физики и астрономии» (25, т. 1, стр. 165). Фейербах дает здесь безупречную, сохраняющую поныне всю свою истинность оценку эпикуреизма Гассенди.
Но и такой явный противник всякого материализма, основной труд которого посвящен дискредитации всей истории материалистической философии, неокантианец Ф. А. Ланге в свою очередь утверждает ту истину, что «Гассенди обратился к Эпикуру и его философии не случайно и не из одной жажды оппозиции (к аристотелизму. — Б. Б.). Он был естествоиспытателем, притом физиком и эмпириком. Уже Бэкон указывал, в противоположность Аристотелю, на Демокрита как на величайшего из древних философов. Гассенди, которому основательное историко-филологическое образование представило возможность обозреть системы древности во всей их совокупности, верным чутьем взял оттуда то, что наиболее соответствовало новому времени и именно эмпирическому направлению этого времени» (17, т. 1, стр. 132). Ланге оставляет без внимания другой исторически важный аспект эпикуреизма Гассенди, которому последний придавал не меньшее значение, чем физике, — его этическое учение. Тем не менее приведенная Ланге характеристика отношения Гассенди к Эпикуру совпадает с характеристикой, данной Фейербахом, при всей противоположности их отношения к материалистической линии, к «линии Демокрита» в философии.
Такое понимание специфики гассендистского эпикуреизма осталось непоколебленным — с полным правом — и у современных гассендоведов, изучивших множество работ Гассенди, неведомых ни Фейербаху, ни Ланге. Так, в статье Б. Рошо о месте Гассенди в развитии мысли в XVII веке мы читаем: «Интерес Гассенди направлен на то, что было верного в мышлении Эпикура, он ищет у него вдохновения, а не решения всех вопросов… [вдохновения] для освещения новых проблем, которые Эпикур не мог еще и поставить» (62, стр. 41). Гассенди искал решение этих проблем на пути, начало которого было проложено Эпикуром, усматривая в основоположениях эпикурейской философии ариаднину нить в лабиринте естественнонаучных исканий своего времени.
