— Богатый человек удовлетворён тем, что имеет. Беднее его тот, кто старается иметь больше того, что у него есть. Значит, ему, бедняге, чего-то постоянно недостаёт.
…Можно посмеиваться над чудачествами философа-киника. Тем более что он, пожалуй, гордился своей бедностью, выставляя её напоказ. Но в чём-то важном он был совершенно прав. Во-первых: сущность человека отражают не его внешние признаки, а внутренний мир. Во-вторых: подлинный человек должен иметь ограниченные материальные и безграничные духовные потребности.
Эпиктет (ок. 50–125 гг.) по отношению к жизненным благам был подобен Диогену. Неудивительно: он родился рабом. Из Малой Азии его привезли в Рим. Его купил телохранитель Нерона. Говорят, Эпиктет, когда хозяин бил его палкой по ноге, сказал:
— Ты вот-вот её сломаешь.
Так и случилось. Философ (оставшийся хромым на всю жизнь), не теряя самообладания, заметил:
— Я ведь тебя предупредил.
Эпиктет, получивший свободу после казни его хозяина как пособника Нерона, ничего не писал. Мысли его изложил современник Марка Антония Флавий Арриан.
Высказывание Эпиктета «людей мучают не вещи, а представления о них» заставляет вспомнить труд Артура Шопенгауэра «Мир как воля и представление». Кто не знает слова Шекспира: «Мир — театр, а люди в нём актёры». Но задолго до этого Эпиктет сказал: «Подумай о том, что ты являешься актёром в драме и должен играть роль, предназначенную тебе поэтом, будь она велика или мала… Твоё дело — хорошо исполнить возложенную на тебя роль; выбор же роли — дело другого».
Свободу, а вовсе не богатство или власть он считал высшей ценностью. Человека считал главным вершителем собственной судьбы: «Состояние и свойство невежды есть никогда от себя самого не ожидать себе ни пользы, ни вреда, но всегда от внешних вещей. Состояние и свойство Философа есть всякой пользы и всякого вреда ожидать только от самого себя».
Каждому следует иметь в виду простую, но тем более верную его мысль: «Если бы тебя усыновил царь, твоё высокомерие не знало бы пределов. Почему же ты не гордишься сознанием, что ты — сын божий?»
Одно из любимых высказываний Эпиктета, учившего словом и своим примером: «Терпи и воздерживайся».
Иван Балакирев, шут Петра I, был сыном бедного дворянина. В отличие от многих представителей его профессии, он не рядился в потешные наряды и даже не притворялся дураком. Сначала он по протекции камергера Монса стал камер-лакеем императрицы Екатерины I. Выведывал придворные сплетни и новости, сообщал ей. Царю он нравился за остроумие. По той же причине случалось Балакиреву опасаться за свою неприкосновенность.
Как-то решил царь узнать у шута, что говорят в народе о строительстве новой столицы — Санкт-Петербурга. И услышал:
— Царь-государь, народ говорит: с одной стороны море, с другой — горе, с третьей мох, с четвёртой — ох!
Говорят, разгневанный Пётр, схватив свою трость, стал охаживать шута, приговаривая: «Вот тебе море, вот тебе горе, вот тебе мох, а вот ещё и ох!»
Было так или не было, а в народе действительно так говорили. А то и добавляли, что воздвигают город на крестьянских костях.
В другой раз, вроде бы, Пётр поинтересовался:
— А правду ли говорят при дворе, что ты дурак?
— Слухам не верь, Пётр Алексеевич. Всякое говорят. Они и тебя называют умным, но кто же этому поверит.
Рассердился царь. Бить наглеца не стал, а приказал:
— Вон с глаз моих и с земли русской!
Пришлось Балакиреву спешно покинуть столицу. Пересёк он шведскую границу. За малую плату пограничная стража позволила ему насыпать мешок местной земли и удостоверила, что она — шведская. На этом мешке и вернулся Балакирев в Санкт-Петербург.
Стал он разъезжать таким образом по городу, пока его не встретил Пётр.
— Ну, теперь пеняй на себя, коли ослушался моего приказа, — сказал император.
— Не извольте гневаться, ваше величество! — отвечал шут. — Я на шведской земле нахожусь. — И указал на мешок.
Другая байка. Пётр I поручил Меншикову какое-то дело. А тот, не желая им заниматься, стал возражать. Решение отложили на следующий день. И когда Меншиков снова начал спорить с царём, появился Балакирев. В одной руке он держал курицу, в другой решето с яйцами.
— Прости, царь-государь, послушай челобитную от сей важной птицы…
Он произнёс жалобу курицы на яйца, которые поучают её. А потому за оное ослушание она просит государя сделать из них добрую яичницу.
— Справедлива ли жалоба? — улыбаясь, спросил Пётр присутствующих.
Все со смехом ответили утвердительно, прекрасно поняв намёк, лишь Меншиков насупился. Ему-то и поручил царь приготовить яичницу.
Говорят, что после войны с Персией, в которой участвовал Балакирев, Меншиков при других вельможах спросил его:
— Ты, дурак, в Персии побывал, а какой у персиян язык, не знаешь.
— А вот и знаю, — ответил Балакирев.
— Ну, и какой же?
— А вот такой, как у тебя и у меня, — и шут показал ему язык.
Когда на обеде у князя Меншикова гости хвалили обилие и достоинства подаваемых вин, Балакирев отозвался:
— У Данилыча всегда найдётся много вин, чтобы невинным быть.
…Однажды Балакирев упал в ноги царю:
— Воля твоя, Алексеич, хватит мне быть шутом. Перемени мне это звание на другое.
— Да какое же? Дурака? Чай, хуже будет.
— Назови меня царём мух, да выдай такой указ.
Пётр исполнил его просьбу. И вот на застолье, где присутствовали знатные господа, Балакирев, с важным видом гулявший по зале с хлопушкой, колотя мух, подкрался к заведующему дворцовым хозяйством, отменному казнокраду, и хлопнул его по лысине.
— Ты что делаешь? — вскричал Пётр.
— Не извольте беспокоиться, ваше величество, — отвечал царь мух. — Одна из моих подданных крала твои царские запасы, вот я её и наказал.
Придворный, обиженный шуткой Балакирева, как-то сказал ему:
— Тебе люди, как скоту какому-нибудь, дивятся.
— Неправда, — ответил он. — Даже подобные тебе скоты удивляются мне как человеку.
О шуте Балакиреве немало сохранилось анекдотов. Трудно сказать, насколько они правдивы. Известно только, что в 1724 году он был арестован вместе с Монсом за «разные плутовства», бит батогами и сослан. Вернули его ко двору при императрице Анне Иоанновне, любившей шутовство.
…Фаворит императрицы Бирон ввёл новые налоги, вызвавшие ропот в народе. В правительстве стали обсуждать вопрос, не применить ли к недовольным телесные наказания. Балакирев возразил:
