Но если уже тогда у Шлимана было четкое, заранее продуманное намерение широко ознакомиться с состоянием и данными современной ему археологии, почему же не поехал он, например, в Гальштат, где в то время производились раскопки интереснейшего могильника, почему не побывал он в Вилланове, под Болоньей, где при раскопках в 1853 году была открыта новая, неизвестная раньше древнейшая культура?
Зачем ему, наконец, Сирия, еще не тронутая в то время лопатой археолога? Да и весь его маршрут далек от греческих областей, от Гомера.
Гораздо верней предположить, что поездка 1858-1859 годов не «разведка», а просто путешествие беспокойного человека, одержимого почти детской жадностью ко всему окружающему, стремлением все узнать и увидеть.
Детство могло сформировать из Шлимана сентиментального немецкого приказчика, годы зрелости должны были придать ему черты международного спекулянта, финансовой акулы.
Но он остался, каким был,- увлекающимся, по-ребячески любознательным и в то же время скрытным и сосредоточенным.
Не поняв этой особенности в личности Шлимана, нельзя объяснить многих его поступков.
…Путешествие дало ему очень много – расширило горизонты, помогло увидеть места, служившие колыбелью человеческой истории, и укрепило исторические интересы.
В Египте он поднялся по Нилу до вторых водопадов, то есть в Нубию (Нубия – современный Судан). В пути он научился арабскому языку. Способ все тот же: практические упражнения в языке и заучивание наизусть, на этот раз – корана. Продолжая упражняться в арабском, он возвращается в Каир и оттуда, через пустыню, едет в Иерусалим.
Девятнадцать дней длилось это путешествие. Караван состоял из двенадцати верблюдов с поклажей и оружием. К Шлиману присоединились в Каире два других путешественника – итальянские графы, братья ди Басси. Об этом обстоятельстве он не преминул тщеславно сообщить отцу и сестрам. В письме описаны также мираж в пустыне и нападение бедуинов, от которых Шлиман спасся благодаря быстроте своего коня. В том же письме, между прочим, рассказывается, что улицы древнего Иерусалима погребены на глубине 40 – 50 футов под нынешней почвой: за свою многовековую историю город семнадцать раз подвергался полному разрушению, и фундаменты новых домов каждый раз возводились на развалинах старых.
Это наблюдение пригодилось впоследствии.
В качестве заправского туриста Шлиман нанимает в проводники атамана разбойничьей шайки некоего Абу-Дауда.
Такой проводник был верной гарантией безопасности путешествия по пустынным местам Палестины, к Мертвому морю, в Петру. Восхищенный найденными в Петре развалинами великолепных дворцов, театров, гробниц, Шлиман предпринял полное обследование берега, побывал в Тире, Сидоне, Бейруте, поднялся на Ливанские горы. Письмо, написанное там 26 мая 1859 года, носит пометку: «На Ливанских горах, в древней Финикии, посреди знаменитых кедров».
До сих пор путешествие проходит спокойно.
Шлиман ничем – ни интересами, ни наблюдениями – не выделяется из ряда обычных туристов по экзотическому Востоку.
И вдруг, переодевшись дервишем и обрив голову, Шлиман уезжает в Мекку – он хочет попытаться проникнуть в священный город мусульман.
Европейцу, неверному гяуру, вход в Мекку запрещен. Лишь немногие белые (большей частью это были шпионы) отваживались проникнуть в Мекку. Порыв любопытства, толкнувший Шлимана на это паломничество, трудно объясним. Во всяком случае, лучшего экзамена своим познаниям в арабском языке Шлиман придумать не мог.
Последующие путевые записи Шлимана опять не выходят из рамок обычного. В Дамаске он восхищается необычайной красотой местных евреек, добродушием и храбростью арабов. Отдельные замечания о тех или иных попавшихся на пути памятниках древности по существу ничего не означают. Древности эти близки Шлиману еще не сами по себе. Он впитывает в себя массу разносторонних культурных впечатлений, еще не отбирая, не делая между ними различия, не отдавая себе ясного отчета в своих стремлениях.
Летом 1859 года он в Смирене, на малоазиатском берегу, оттуда едет на Кикладские острова, затем в Афины – все это мимоходом, второпях, как все туристы.
Он собирался посетить родину Одиссея – остров Итаку, но старая калифорнийская лихорадка вдруг дала себя знать. Больной, в постели, Шлиман получил телеграмму из Петербурга: задолжавший ему крупную сумму купец Степан Соловьев обанкротился и отказался платить по векселям.
Преодолевая страшный малярийный озноб, Шлиман стал собираться в дорогу: он вовсе не хотел терять свои деньги.
Через две недели он был в Петербурге. Дело оказалось нешуточным, грозило разорение. Торговый суд вынес решение в пользу Шлимана. Соловьев подал апелляцию в сенат, правильно рассчитав, что в сенате ни одна тяжба не разбирается быстрее трех-четырех лет, а за это время много воды утечет.
Проклятая тяжба не давала Шлиману возможности уехать из Петербурга. Жизнь, о которой он мечтал, полная впечатлений, снова отодвигалась в неопределенное будущее.
Начинается новая серия шлиманских спекуляций.
Разгорелась гражданская война в Америке (Гражданская война в Америке (1861-1865) – война между южными и северными штатами Америки, закончившаяся победой северян и провозглашением отмены рабства негров). Порты южных штатов были блокированы флотом северян. Из-за этого бешено возросли цены на хлопок. Шлиман стал покупать огромные партии хлопка, играя на повышение. Очень большие барыши доставляла ему торговля чаем. За полгода оборот Шлимана составил 10 миллионов марок.
Сохранился портрет Шлимана, относящийся к этому времени: невысокий, сухощавый человек в цилиндре и в лисьей шубе до пят. Эту фотографию он послал родственникам в Меленбург со злорадной надписью: «Фотография Генри Шлимана, в юности – приказчика у г. Хюкштедта в Фюрстенберге; теперь – С.-Петербургского оптового купца 1-й гильдии, почетного потомственного русского гражданина, судьи С.-Петербургского торгового суда и директора Императорского государственного банка в С.-Петербурге». Последнее, очевидно, было вымыслом, но потомственное почетное гражданство Шлиман действительно получил.
В конце 1863 года, когда сенат наконец разобрал дело и Соловьев уплатил свой долг, Шлиман был уже миллионером.
И снова огромным усилием воли он разрывает с коммерцией и навсегда ликвидирует свой «торговый дом».
Но до желанной свободы еще далеко.
Родня всячески восстанавливала Екатерину против мужа.
Сын Сергей рос баловнем, нечего было и думать о том, чтобы заставить его изучать, например, языки. В 1859 году родилась дочь, названная Наташей, в 1861 году – вторая дочь, Надежда. Обе были похожи на мать.
