«Что ж, это было ужасно, — нахмурился Пейдж, когда я затронул эту тему в разговоре с ним по прошествии более чем десяти лет. — [Роберт] приехал в Нью-Йорк вместе со мной, [Джейсоном] Бонэмом и Джонси. Там, на репетиции, он запел ‘Over the Hills and Far Away’ — и она звучала действительно блестяще, правда. Потом мы отрепетировали ‘Stairway…’, и она тоже звучала превосходно. Затем, вечером накануне концерта, он позвонил мне и сказал: „Я не буду ее петь“. Я спросил: „О чем ты говоришь? Ты не будешь петь ‘Stairway…’? Ведь как раз ее все и ожидают услышать!“ Он ответил: „Я не хочу ее петь“».
Объяснил ли Роберт, почему он не хотел исполнять эту песню? «О, знаете, он сказал что-то вроде: „Я написал ее, когда был молодым, и теперь считаю неверным петь ее. Я больше не чувствую текста“. Я подумал — что он делает? В чем на самом деле проблема? Честно говоря, той ночью я практически не сомкнул глаз. Мне и так было нехорошо из-за смены часовых поясов, ведь в Англии у меня только что родился сын, и я уехал оттуда всего через несколько дней. Я и правда был на кураже от этого, понимаете, на девятом небе после рождения ребенка. И вдруг меня швырнули на землю! И я почувствовал — что же, черт возьми, я тут делаю? В конце концов он сказал: „Хорошо, я спою ее, но больше никогда не буду ее исполнять!“ Я подумал: „Боже, да зачем все это?“ [Где] тот дух, благодаря которому нас там ждали? Мне это было не нужно. К сожалению, к тому времени, когда мы вышли на сцену — с опозданием примерно на три часа, — я просто полностью перегорел. Это было печально, потому что как раз после того выступления я должен был отправиться в сольный тур, а люди посмотрели концерт [по телевидению] и стали думать: „Хм, он больше не может играть“. Это был единственный раз, когда я понял это. Но понял по-настоящему. Я просто подумал — это юбилей, давайте просто хорошо проведем время. Не будем ограничивать себя. У Роберта, возможно, были совершенно обоснованные и убедительные причины на все это, но… Я не знаю».
Как только выдался удобный момент, всего через несколько месяцев после этого разговора, я оказался с Робертом Плантом, и вместе мы слушали ‘Stairway to Heaven’. Мы сидели в подвале Momo, одного из его любимых лондонских ресторанов, готовясь к съемке интервью для очередного промо-сета, и он сам включил этот диск. Однако не Led Zeppelin, а Долли Партон, которая записала прекрасную кантри-версию песни. «Что думаете?» — спросил он. «Мне она действительно нравится, — ответил я. — Она правда очень хороша». Он кивнул. «Да, хотя я и не особенно горжусь этой песней…»
Почему так? — поинтересовался я. Возможно потому, что она дает неверное представление о том, кем сейчас является Роберт Плант? «О, нет, — улыбнулся он. — Нет-нет. Это я прошел несколько лет назад. Нет, песня великолепна. Она просто не соответствует мне. С ней мой прицел сбился. Девяносто девять процентов остальной музыки, которую я сочинил с Zeppelin, точно попало в цель». Он заметил, что в качестве сольного исполнителя он по-прежнему выступает «с потрясающей, ошеломляющей версией ‘Celebration Day’. Также есть версия ‘Four Sticks’, совершенно отличающаяся от того, что мы делали с Джимми. Она правда классная, скатывается во все эти маленькие пассажи. Мы исполняем и версию ‘In the Light’, такой туманной, ведь она написана под кайфом…»
Но не ‘Stairway…’? «Нет! Ее — нет!» Никогда? «Нет-нет. Это не связано с конструкцией песни. Ее построение — настоящий триумф, особенно если подумать о том, как она была записана тогда». Почему тогда? Из-за того, во что она превратилась в умах людей? «Частично из-за этого, а также из-за того, что она стала поворотным моментом, с которого все превратилось в то, чем является сейчас. Понимаете… некоторые хорошие вещи просто так часто повторяются снова, и снова, и снова, что в конце концов теряется осознание того, что они значили изначально. Ведь в следующем воплощении они уже не работают. То есть… Не думаю, чтобы Джимми когда-нибудь мучился от своего вклада в группу — или Джонси, или Бонзо, — потому что они творили музыку. Но что касается текстов… Понимаете, я был ребенком». Он сделал паузу. «Тогда было другое время. Намерения были действительно добрыми. Такие сказочные песни, как ‘Going to California’, по сути попадали в настроение Нила Янга. Как, знаете, ‘Everybody Knows This Is Nowhere’. Что же касается меня, я снова вернулся в среду, где гармония была ответом на все, чтобы творить эту гармонию и поддерживать… человеческое братство». Он застенчиво улыбнулся.
В конце концов, сказал он, он просто хотел двигаться дальше. Не забыть о Led Zeppelin и ‘Stairway to Heaven’, а оставить их позади, дать им покоиться с миром. Он был мальчишкой, когда занимался этим. Теперь он был мужчиной. «Думаю, я счастливчик, ведь многие части моей жизни теперь на своем месте, и я не переживаю из-за уходящего времени и всего такого — зачем? Некоторое время назад я посетил доктора, и он сказал: „Неважно, что теперь с вами происходит, вы прожили жизнь за троих“. Он сказал: „Даже не думайте о болезнях — вы вообще уже не должны быть живы!“ Я ответил — нет, это был не я, я всегда рано ложился спать…»
К тому моменту уже несколько раз казалось, что призрак Led Zeppelin может снова ожить, отбросив свою самую знаменитую песню. В январе 1991 года их репутация освежилась выпуском на три месяца раньше, чем было запланировано, бестселлера Remasters из четырех дисков. А Пейдж, Плант и Джонс снова уселись за стол, обсуждая возможность коммерческого воссоединения, хотя и на строго временной основе. Разочарованием стало то, что Джейсон Бонэм, который играл на альбоме Пейджа Outrider, а также на концерте Atlantic, был исключен из обсуждения, поскольку Плант очень хотел, чтобы работу предложили более модному ударнику Майку Бордину из Faith No More. Но план снова начал рушиться почти сразу после возникновения, поскольку Плант выражал недовольство, когда другие начали сомневаться в возможности использования молодого ударника из Faith No More с дредами на голове. «Нужно помнить, — сказал мне осведомленный человек, — что Роберт к тому моменту привык решать все сам. Возвращение в те дни, когда Джимми и Джонси принимали все главные решения касательно музыки, было для него невыносимым».
Вопреки всему, Пейдж продолжил работу над вторым сольным альбомом, однако у Geffen Records были другие идеи: Пейджу было предложено объединиться с бывшим певцом Deep Purple Дэвидом Кавердейлом в краткосрочный, но удивительно энергичный дуэт Кавердейл/Пейдж. По иронии судьбы, следующая за Purple группа Кавердейла Whitesnake обрела славу в Америке при помощи дешевого подражания номерам Zeppelin вроде хита 1987 года ‘Still of the Night’. Однако при отсутствии полноценного воссоединения с Led Zeppelin, о котором Пейдж уже не мечтал, работа с Кавердейлом была наилучшим вариантом. Действительно, названный их именами альбом, который они выпустили в 1993 году, был наиболее близок к Zeppelin из тех, что были у Джимми со времен распада группы, — этот факт отразился в том, что этот альбом вошел в Top-10 CША. Кавердейл был явно вдохновлен такими титаническими блюз-роковыми работами, как ‘Shake My Tree’ и ‘Absolution Blues’. Это было незадолго до того, как самодовольный на публике, но в душе уязвленный Плант, чей сольный альбом Fate of Nations, выпущенный в том же году, был распродан значительно скромнее, едва попав в американский Top-40, позвонил Джимми с предложением о чем-то подобном… но другом.
