«Пора сказать, что некоммунистический рассказ может быть бездарным, но может быть и гениальным».
Это заявление сделал один из Серапионовых братьев Лев Лунц… Я держусь другого мнения. Я убежден, что в наше время гениален только коммунизм и им обвеяное. Все остальное в Европе сегодня бездарно и непроходимо банально… Но если бы в данный момент в России, или среди эмигрантов, или даже вообще в европейской литературе появился гениальный религиозный роман, я отказался бы от своих марксистских убеждений и сдал бы все позиции Лунцу. Увы, нового «Духа христианства» сейчас быть не может, и сколько бы ни тужился Мережковский, кроме давно пережеванной болтовни, он ничего из себя не добудет. Все религиозное в 1923 году может быть только бездарным по очень простой причине. Творческое, развертывающееся, осложняющееся, схватывающее и преобразующее природу и жизнь, все то, что дает импульс к образованию новых навыков, а с ними новых идей и настроений, словом, все то, что создает нового человека, — получает питание не в плоскости религиозной, а на тех путях, по которым идет коммунистическая революция. Такова логика истории, таков производственный момент, современниками коего нам с Лунцем пришлось быть. Братьям хочется быть беззаконными кометами, но они, против своей воли очутились в кругу расчисленных светил. Возникновение литературного произведения подчинено определенным законам, на которые марксистская эстетическая мысль постепенно проливает свет.
Братья сами — лучший пример. Они ничего в мире не боятся так сильно, как принуждения и скуки. Прежде всего не быть похожими ни на кого и друг на друга…. Пуще всего избегают они платформ, манифестов, программ. И не заметили братья, что они — и платформа, и программа, и при том платформа, заранее обреченная на поражение. Они не случайность и не каприз… В той или иной форме выражают они свое сочувствие к анархическому и партизанскому моментам революции, свое отрицательное отношение к ее организационному, плановому, строительному периоду, склонность к сменовеховству….
И при таком ясном и одинаковом подходе к величайшим событиям, братья наивно думают, что у них нет платформы, что они не образуют школы или хотя бы направления. Ведь отсутствие писанного устава еще не значит, что его нет в действительности…
Общественно-психологический переворот, пережитый Россией, вызван тем, что русский человек из объекта государства почувствовал себя его субъектом, как выразился где-то тов. Зиновьев. Все сверху до низу так или иначе участвует в строении нового общества. А потому созерцательное начало уступает место волевому, пассивное — активному. Личность перестает быть самоцелью, а душа индивидуальная тем центром, для которого внешний мир — только стимул тонких и сложных переживаний, туманный призрак, волнующий фантазию, и чем более туманный, тем более прекрасный. Революция подняла значение внешних вещей на небывалую высоту, и они спугнули грезы уединенного мечтателя-сибарита, вытащили его на улицу, понесли по необъятным пространствам России, бросили в омут пожаров и битв, воочию показали картины голода, бесчеловечных жестокостей и нечеловеческих подвигов гражданской войны, и сектантов, и суеверия, и вековые обычаи племен и народов, населяющих эти пространства, и много других чудес, из которых складывается целое, именуемое Россией, та шестая часть земли, где загорелось пламя, уже грозящее остальным пяти шестым. А, главное, сказали ему: «спасение не внутри тебя, а вне, не в революции твоего душевного строя, а в революции форм общественной жизни, не в бегстве от мира, а в воздействии на него, в реорганизации окружающих тебя общественных отношений»…
«Серапионовы братья» пошли по неверному пути. Когда я прочел манифесты братьев, для меня ясна была угрожающая им опасность. Общественный индифферентизм, политическое безразличие, отсутствие мировоззрения, культ каприза и от всего освобожденное вдохновение страшны не только в общественном, но и в эстетическом смысле. Талант, вовлеченный в орбиту движения умирающих сил и идей, туда, где нет развития, — такой талант тускнеет очень скоро. И как быстро, сверкнув на мгновение яркими звездами, стали меркнуть братья… «Партизаны» создали славу Всеволоду Иванову, уже «Цветные ветра» ничего не прибавили к этой славе. Потому что не найти писателю новых образов, новых красок и звуков, новых движений человеческой души, если он застревает среди общественных сил у которых нет будущего, и душевный мир которых не имеет данных для развития…
1923 г. ГЕОРГИЙ ГОРБАЧЕВ Из книги «Очерки современной русской литературы»
Первой основной особенностью творчества серапионовцев, с формальной стороны, является главенствующая роль действия в их повестях, обилие событий и событий именно в бытии (смерти, измены, сражения, побеги и т. п.), а не в психике (разочарования, прозрения, отчаяния, уверования). Этим рассказы и повести серапионовцев явно противоположны тургеневской школе в русской литературе с ее обилием душевных процессов, но с малочисленностью событий во внешнем и в психическом мире…
Характерной особенностью серапионовцев (особенно М. Слонимского) является исключительный интерес к внешней стороне событий, почти без попыток освещения внутренних переживаний их участников…
Второй отличительной особенностью серапионовцев — и особенно М. Зощенки — является манера «сказа» в их писаниях. Рассказ ведется не от лица автора и не его языком, а языком выдуманного рассказчика… Такой рассказчик является маской, скрывающей подлинный лик писателя, не желающего прямо высказываться или навязывать свои суждения читателю…. Особенность сказа серапионовцев, общая им с Лесковым и Гоголем, писателями, не имевшими, как и серапионовцы, широких общественных интересов и лишенными понимания передовых идей своего времени — прятанье в сказе за маску обывателей, людей ограниченных, говорящих языком «ниже» обычного литературного, более примитивным, полным ходячих, уличных, исковерканных словечек, отражающим путаницу примитивного обыденного сознания. Зощенко особенно верен этому принципу….
Вопрос о причинах анекдотичности трактовки революции у серапионовцев, как и их нелюбви к изображению немещанских чувств и характеров, упирается в вопрос уже о содержании их творчества, в вопрос о том, что они видят и отображают в революции.
М. Зощенко особенно любит вести рассказ от лица плутоватого обывателя, порою с уголовными наклонностями, но во всяком случае находящегося в эпоху происходившей в нашей стране гражданской войны в весьма прохладных отношениях с обеими враждующими сторонами, являясь по отношению к ним представителем мародерствующего, тунеядствующего, лишнего «тыла». Правда, Зощенко описывает главным образом происходящее по сю сторону черты войны. Поэтому и враждебный нейтралитет его сказители и их герои держат почти исключительно по отношению к революционной пролетарской власти и общественности…
