Пока посты стояли тут друг против друга, тем временем шли жаркие дипломатические переговоры между нашим и английским посольствами. Кончилось же всё мирно. Посты были сняты, и железная дорога дальше по нашей концессии не пошла. По общему отзыву, наш участок драгоценный. Идет по самому берегу реки. Пространством равняется чуть не всем остальным вместе взятым.
Тут строится наша братская могила павшим в бою нижним чинам при занятии города. Будет и часовня сооружена. Интересно знать, что станется с нашей концессией? Береговая линия чуть не на три версты и упирается в самый вокзал. А между тем вот уже два года, что мы владеем этой землей, и, кроме мусора и развалин на ней ничего не видно. А ведь будь эта земля в руках англичан или американцев, думается мне, какие бы уже красовались здесь «и палаты, и дворцы»[36]. Даже братскую могилу я нашел в самом грустном виде. Выкопана обширная яма, сильно загрязнённая. Вокруг нее стоят простые досчатые солдатские гробы, ничем не прикрытые. Рядом сторожка, и вот все, что мы пока устроили на нашей концессии. Но вернемся к рассказу. Переходим деревянный мост, который, во время беспорядков, по словам участников-очевидцев, приходилось нашим войскам часто разводить, чтобы пропустить горы китайских трупов, и идем по набережной, по направлению к китайскому Тяньцзину. Он отсюда версты три.
– Вот во время военных действий здесь не пройти было. Китайцы так и стремились ворваться в город. Пули свистели день и ночь. Вот за этими бунтами, за рекой тоже они стреляли. И так целый месяц, не угодно ли? – восклицает Вогак.
Следы разрушений виднелись повсюду. В особенности в этой части города. Мы ходим, осматриваем и, наконец, прощаемся. Генерал приглашает нас назавтра на обед, на котором будут французы.
6 часов вечера. Я и Кениге входим в гостиную. Генерал радушно встречает нас. Комнаты обставлены роскошно. Всюду ковры, бронза, фарфор. Стены украшены японским оружием – копья, мечи, луки, стрелы, кольчуги, чеканные золотом и серебром, шлемы и т. п.
Вслед за ними появляются и французские офицеры. Одеты в коротенькие куртки, со жгутами на плечах вместо наших погон. Я туговат на ухо и потому плохо расслышал их фамилии. За обедом меня садят рядом с худощавым полковником. Брюнет, со вздёрнутым носом. Лоб открытый, волосы коротко острижены. Пальцы на руках толстые, сильные, не аристократические. Лицо показалось мне несколько напыщенным. Во время общего разговора я заметил, что другие французы относились к моему соседу с некоторым подобострастием. Полковник говорил таким авторитетным тоном, что никто из его товарищей не решался возражать ему.
– Вот полковник хочет ехать домой в Париж через Петербург по Маньчжурской дороге, да опасается, что не знает нашего языка! – говорит мне наш любезный хозяин. – Я сижу как раз против него.
– Вы ведь, конечно, знаете, кто сидит рядом с вами? – объясняет мне генерал по-русски. – Полковник Маршан. Разве не слыхали?
Я стараюсь припомнить. Фамилия знакомая.
– Герой Фашоды. Он прошел всю Африку. Имел столкновение с англичанами, помните – чуть война еще у них не разразилась! – восклицает Вогак, стараясь мне напомнить.
– Помню, помню! – отвечаю ему и всматриваюсь пристальнее в соседа.
«Так вот он какой – Маршан», – думаю про себя. Тот хотя, конечно, заметил, что говорят о нем, но и виду не подает. Вообще, насколько я мог понять, этот человек должен был обладать железной волей и уменьем владеть собой. Он, видимо, привык к всевозможным овациям, триумфам и выражениям восторга и лести. Здесь же я познакомился и с его товарищами по походам – майором Жерменом и капитаном Соважем. Жермен – толстяк, веселый собеседник, отлично поет всевозможные шансонетки.
Соваж более серьезный.
– Так не хочет ли он ехать вместе со мной? У меня будет отдельный вагончик, служебный. Доедем спокойно, – говорю Вогаку.
Тот переводит. Маршан, очень довольный, благодарит меня и приглашает на другой день обедать к себе. Там мы и условились о дальнейшем путешествии. Порешено было на том, что он приезжает 9 февраля в Порт-Артур, и оттуда мы вместе едем в Харбин. Заезжаем в Хабаровск к генералу Гродекову. Я – откланяться генерал-губернатору, а он – представиться. Оттуда едем взглянуть на Владивосток. А затем через Никольск-Уссурийск, Харбин, Иркутск, Москву в Петербург. Приглашая Маршана ехать со мной, я никак не предполагал, что по всему пути, от Артура до Петербурга, ему будут оказывать овации и встречи. Повторяю, хотя я и читал что-то о Маршане, но решительно не помнил, что именно, где и когда.
В Инкоу я расстался с моим милым спутником, есаулом Кениге. Он поехал к себе в Мукден.
На этот раз в Инкоу я обрел великое чудо. Надо сказать, что когда я ехал в Пекин, то спрашивал у моего приятеля Титова и у других, нет ли чего достопримечательного здесь посмотреть. Все они ответили в один голос, что кроме лавок, складов, вида на реку, ничего нет особенного. Вдруг теперь за обедом у начальника движения, капитана N, слышу, кричит мне тоненьким голоском толстый солидный военный врач Троицкий, очень добродушный.
– Полковник, полковник, помните, прошлый раз вы спрашивали, нет ли чего посмотреть интересного в Инкоу! Ну, так вот я и нашел вам просто удивительное здание. – И на его полном рыжем бородатом лице так и горело желание поскорей показать мне эту диковину.
– А где же оно? – спрашиваю.
– Да в городе, – поедемте завтра пораньше, ежели желаете. Стоит взглянуть! Это биржа кантонских купцов.
Решаем ехать. Чуть наступило утро, – отправляемся. Кроме доктора и меня, едут еще есаул Кениге и штабс-капитан железнодорожного батальона Алексеев, милейший и добрейший господин. Капитан Алексеев был фотограф-любитель, и потому взял с собой свой аппарат. Переезжаем Ля-о-хе по льду на двуколках и едем городом. Кривуляем, кривуляем и, наконец, останавливаемся в узеньком переулке у ворот. Стучим. Отворяют два китайца, в меховых шапочках и кофтах. Кланяются, приседают и ведут нас вовнутрь построек. Идем из домика в домик, из двора во двор, и вдруг – я вижу перед собой невысокое здание поразительной красоты. Архитектура обыкновенная, но наружная отделка изумительная. Весь гребень крыши, или, как у нас называется, конёк, представлял из себя кружево, сделанное из фарфора. Углы, карнизы, фронтоны, двери, косяки – все украшено и отделано фарфором самой тонкой работы. Трудно было сказать, где находился гвоздь этой отделки, – что самое лучшее? Оставалось только удивляться.
Но больше всего понравились мне круглые барельефные изображения на дверях. На них представлен был какой-то поединок-турнир китайцев. Затем неподражаемо хороши были украшения вокруг окон. Всматриваюсь в них пристально и вижу, что все они сделаны из битого фарфора. Бесчисленное количество кусочков, – синего, красного, зеленого, розового и других цветов, искусно подобраны и составляли одно целое. Пока мы стоим и любуемся, солнышко поднялось из-за крыши дома, отразилось на блестящем фарфоре и заиграло радужными цветами. Я стою и не могу налюбоваться. Много видал я в Китае разных чудес, и в Гирине, и Мукдене, и в Пекине, но такой роскоши не приходилось встречать. Каждому проезжающему через Инкоу советую заглянуть на Кантонскую биржу. Я искренно благодарю доктора Троицкого и прошу его непременно показать эти постройки полковнику Маршану, который должен был на днях проехать здесь. Капитан Алексеев в скором времени прислал мне прилагаемые при сем фотографии с этих построек.
