"Да, они очень милы. Такие славные маленькие республиканцы!.."
На следующей неделе, когда он вошел в зал заседаний Люксембургского дворца. Сенат встал и встретил его аплодисментами. Леон Сэ, председательствовавший тогда, сказал кратко:
"Гений, прибыл на заседание, и Сенат рукоплещет ему".
Зрелище небывалое. Человек, который в пору своей зрелости и честолюбия затягивался в шитый золотом мундир пэра Франции, теперь похож был на "какого-нибудь столяра, старого каменщика", и Франция чтила этого старца в пиджаке из черного альпага, крепкого как скала, о которую бились бурные волны долгих лет. В июле авеню Эйлау переименовали в Авеню Виктор-Гюго, и теперь друзья могли писать: "Господину Гюго, проживающему на собственной своей улице". 14 июля - снова шествие с музыкой, оркестрами, хорами певчих; сто раз гремела "Марсельеза", которую он так любил. День его именин - 21 июля - праздновался в более тесном кругу.
Каждый раз, как толпы людей заполняли в триумфальном шествии авеню Гюго, к ним присоединялась неутешная Бланш. Она приходила вновь и вновь, желая хоть мельком увидеть утраченного, но не забытого старого своего друга. Она была теперь несчастна, ибо видела, что соединила свою судьбу с негодяем. Он "злоупотребил доверием своей жены, промотал ее деньги" и угрожал Локруа опубликовать письма и любовные стихи, которые Бланш получала от своего знаменитого обольстителя. В самый разгар апофеоза Гюго это вызвало бы еще более громкий скандал, чем адюльтер, в котором он был уличен в 1845 году. Поэт в отчаянии воскликнул: "Долгая честная жизнь; восемьдесят лет; преданное служение людям; добрые дела вместе с женщиной, ради женщины, через посредство женщины... и все привело к низкой, пошлой, гнусной клевете, к мерзости..." Шантажист продал Локруа (очень дорого) оригиналы рукописей, компрометировавших поэта. Чистому сердцу Альбы доставили горькие страдания переговоры об этой продаже.
"Она сблизилась с друзьями поэта, - говорит госпожа Леклид. - Мы часто видели ее в Лувре, в отделе копий; она приходила туда узнать у Леклида "новости о своем господине". С какой жадностью она слушала все, что говорилось о нем. Ее строгое лицо на мгновение оживлялось, потом она снова впадала в уныние и плакала горючими слезами. Скорбь ее была искренней". На авеню Виктор-Гюго "Бланш подолгу стояла на тротуаре, подстерегала минуту, когда выйдет поэт, стремилась увидеть его. Поль Мерис мягко обходился с этой несчастной, удрученной женщиной, если встречался с нею, когда она прохаживалась около дома... Однажды госпожа Друэ узнала свою бывшую горничную, пришла в неистовый гнев и устроила мэтру ужасную сцену". О ревность, желчью наполняющая душу!
С 21 августа по 15 сентября 1882 года Жюльетта Друэ, теперь лишь номинальная, но "признанная" наконец возлюбленная Виктора Гюго, гостила вместе с ним в Вель-ле-Роз у Поля Мериса. Ей приятно было, что ее допустили в этот дом, - ведь госпожа Мерис прежде никогда не желала принимать ее у себя. А по возвращении она слегла. У нее была злокачественная опухоль кишечника. В изможденном старческом лице женщины, угасавшей от рака, ничего не осталось от чудесной красоты, которой она блистала в 1830 году, - разве только ласковая нежность глаз и красиво очерченный рот. Когда больная могла, вся скорчившись, посидеть в кресле у окна своей спальни, она видела на другой стороне улицы спокойный монастырский сад и, "чтобы не думать", смотрела на сестер общины Премудрости, вспоминала свое детство, проведенное в монастыре Вечного поклонения.
Сознавая, что она обречена, Жюльетта просила разрешить наконец вопрос с "двойной могилой", имея в виду могилу своей дочери Клер и свою собственную: ей хотелось, чтобы они были рядом, а Гюго все не предпринимал необходимых для этого шагов.
Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 19 октября 1881 года:
"Если это тебе хоть немного неприятно, разреши, чтобы я одна занялась хлопотами, и на днях утром я это сделаю, нисколько не нарушая твоих привычек и домашнего обихода. Ты не можешь мне в этом отказать, и я прошу сделать все сейчас же, так как время не терпит..."
Через год (1 ноября 1882 г.) больная снова попросила поэта: "Поищем вместе в дивных стихах, какие ты мне когда-то посвятил, строки, которые должны служить мне эпитафией, когда нас уже не будет на свете..."
Престарелая чета в последний раз отправилась в Сен-Манде 21 июня 1882 года. Жюльетта навестила покойную дочь, а Гюго - свою дочь, содержавшуюся в доме умалишенных. В тот день он уже в восемь часов утра получил трогательную записку:
"Дорогой, любимый мой, спасибо, что ты повезешь меня сегодня в Сен-Манде для печального и нежного свидания. Мне кажется, что у могилы моего ребенка мне не так горько будет думать о предстоящем... Надеюсь, ты увидишь свою дорогую дочь в добром здравии и мы вернемся с тобою после нашего паломничества если не утешенными, что невозможно в этом мире, то по крайней мере смирившимися с волей Господней..."
В театральном мире вспомнили, что 22 ноября 1832 года состоялась премьера драмы Гюго "Король забавляется" и что запрещенная тогда пьеса второй раз уже не появилась на сцене. Желая отметить ее 50-летие, Эмиль Перен, директор Комеди-Франсез, возобновил постановку драмы и добился, чтобы первое представление состоялось 22 ноября 1882 года. Умирающая Жюльетта присутствовала (высшая честь!) на этом спектакле вместе с Виктором Гюго и сидела с ним в директорской ложе. Президент Республики Жюль Греви занимал правительственную ложу на авансцене. После великого почета Жюльетте оставалось только одно - умереть от голода.
"Когда освобожусь от оболочки бренной,
Не оскорби меня, мой друг, изменой!
Шепнула, к небу устремляя взгляд.
Иначе для меня на небе будет ад".
Виктор Гюго
Жюльетта знала, что смерть ее близка, но старалась говорить об этом как можно меньше, ибо Виктор Гюго (подобно Гете) требовал, чтобы каждый, желая предстать перед ним, "смыл с лица своего уныние и стряхнул с себя грусть". На званых обедах в его доме Жюльетта, исхудавшая, неузнаваемая, играла возвышенную комедию. "Она не хотела, чтобы ею занимались за столом, и поднимала пустой бокал, когда Виктор Гюго пил за ее здоровье, провозглашая, что он "имел счастье встретить ее пятьдесят лет тому назад". Когда поэт спрашивал: "Что же вы ничего не кушаете, госпожа Друэ?" - она отвечала: "Не могу, сударь".
Но она еще могла по ночам, стоило Виктору Гюго закашляться, встать с постели, чтобы приготовить ему лекарственный отвар.
Первого января 1883 года она написала последнее свое письмо:
"Дорогой, обожаемый мой, не знаю, где я буду в эту пору на следующий год, но я счастлива и горда тем, что могу подписать свидетельство о своей жизни в истекшем году двумя словами: Люблю тебя. - Жюльетта".
