— Да, да, Тамара, через недельку, обязательно!
В результате я, новорожденный Аркашка и бабушка-пенсионерка оказались на иждивении Тамары, зарплата которой составляла не слишком большую сумму. Незадолго до смерти мой папа вступил в жилищно-строительный кооператив. Он внес первый взнос за двухкомнатную квартиру и сказал:
— Вот, дочка, построится дом, переедешь туда. Сейчас я подпишу договор на новую книгу и оплачу «двушку» полностью.
Но сделать дочке царский подарок папа не успел, вот Владимир Николаевич и решил мне помочь.
— Поедешь на два года, — изложил он свой план, — заработаешь на мебель, выплатишь полностью пай, а потом станешь спокойно работать в какой-нибудь «Московской правде», поди плохо?
Ягодкин был по тем временам почти всесилен, поэтому я и оказалась в консульстве. Замкнутый мир советской колонии за рубежом — это тема для отдельной книги. Скажу только, что нравы, царившие в генеральном консульстве, показались мне отвратительными. Впрочем, я никогда не собиралась делать дипломатическую карьеру, просто приехала подзаработать. И еще мне страшно повезло: основная масса сотрудников жила при миссии, но нескольким переводчикам в общежитии места не нашлось, поэтому я жила в городе, в доме, населенном арабами. Это было счастьем.
Рабочий день в консульстве длился с восьми утра до двух часов дня, потом следовал перерыв и к восемнадцати требовалось вновь идти на службу, но, не каждый день. Еще консул частенько ездил в командировки, и его в них сопровождал другой «толмач» — мужчина. Я же могла в это время делать что хочу.
В очень короткий срок я познакомилась с соседкой, девушкой по имени Сухилья. Ее французский язык оставлял желать лучшего, но мы разговаривали без особых проблем. Впрочем, я моментально освоила азы арабского, и диалог в магазине, на рынке, в городе способна была вести на языке сирийцев. Самое интересное, что я помню кое-какие обороты и сегодня. Мы с мужем, совсем недавно, находясь на отдыхе в Тунисе, решили купить золотую цепочку. В арабском мире принято торговаться, я после Сирии делаю это виртуозно и очень хорошо знаю, если торговец начинает орать: «Ты грабишь мою семью и детей», — нужно незамедлительно уходить. Следующий этап: лавочник бежит за вами и называет приемлемую цену.
В Тунисе я, естественно, разговаривала на французском языке. Сбив цену за украшения с трехсот долларов до пятидесяти, я утомилась и стала пить воду. Торговец ухмыльнулся и спросил у хозяина по-арабски:
— Ну и до какой суммы скинуть цену?
— Можешь до двадцати, — зевнул тот.
Араб снова повернулся ко мне:
— Последнее тебе слово — сорок!
Я отозвалась на его родном языке:
— Не обманывай! Хозяин велел отдать цепочку за двадцать!
Лавочник чуть не умер, он принялся тыкать в меня пальцем и орать:
— Эта! Эта! Эта говорит по-нашему.
В результате на меня пришло смотреть полрынка.
Оказавшись в Сирии, я окунулась в чужую ментальность. В каких-то вопросах мы с Сухильей были неспособны понять друг друга.
— У вас все делает одна жена? — ужасалась она. — Стирает, готовит, убирает, рожает детей? Какой кошмар!
Я же категорически не соглашалась, что у мужчины должно быть минимум три супруги.
— Ну пойми, — втолковывала мне Сухилья, — вот муж ушел работать, а ты осталась дома одна? Тоска, ни поговорить, ни кофе попить…
— Но я не стану сидеть дома! — Куда же ты денешься?
— На работу уйду!
Сухилья замахала руками:
— С ума сошла! Замужняя женщина должна хозяйство вести, детей рожать! Посмотри на нашу семью!
У отца Сухильи было три жены, и я до самого отъезда так и не поняла, кто из них мать моей подруги. Глава семейства возвращался домой, держа в руках одинаковые коробочки со сластями. Жил гарем на редкость дружно. Где-то в полдень с их террасы долетал запах кофе, и я, перегнувшись через перила, могла наблюдать, как дамы со спицами в руках вкушают бодрящий напиток, заедая его халвой и жирным печеньем. Не знаю, как сейчас, но в те годы в Сирии замужняя дама весом менее центнера считалась просто позором для семьи. Окинув стройную фигуру немолодой тетки, все встреченные старухи начинали укоризненно цокать языками, в спину худышке летели упреки: — Видно муж совсем беден, коли не может накормить тебя.
Один раз Сухилье пришла в голову идея показать мне мечеть.
Иноверке нечего было и мечтать о том, чтобы попасть внутрь мусульманского храма. Но Сухилья ловко вышла из положения. Она нарядила меня в национальную одежду. Процесс одевания занял целый час, не меньше. Сначала я натянула нечто напоминающее кальсоны, потом шаровары с тугими резинками на поясе и щиколотках, затем свободную кофту, потом что-то типа жилетки. Сверху надевалось пальто, длиной много ниже колен, на руки перчатки. Рукава пальто, как и шаровары, имели резинки, и перчатки следовало тщательно под них заправить. Волосы спрятали под платок, он прикрывал лоб, на ноги я одела неудобные тапки на плоской подметке. А поверх всего Сухилья набросила паранджу. Не путайте с чадрой! Последняя, это всего лишь небольшой кусочек материи, скрывающий рот, нос и подбородок. Глаза остаются открытыми. Паранджа же укутывает всю вашу голову и свисает ниже пояса. Я с моими ярко-голубыми очами никак не могла разгуливать по городу в чадре. За два с половиной года, проведенных в Сирии, мне ни разу не встретилась коренная жительница со светлыми глазами.
Обряженная в абсолютно черные тряпки, я чуть не скончалась от духоты, но Сухилья меня успокоила:
— Потерпи секунду, сейчас станет легче.
И правда! Не успели мы выползти на раскаленную улицу, как мне, вот парадокс, стало прохладно. Горячий, сухой воздух с улицы не проникал под многослойную одежку. Обрадовавшись, я понеслась вперед. Сухилья мгновенно дернула меня за рукав и прошипела сквозь зубы:
— Ты что делаешь!
— Иду в мечеть, — недоуменно ответила я.
— Так нельзя!
— Почему?
— Ты шагаешь, как мужчина, посмотри вокруг.
Я оглянулась. Действительно, облаченные в черное фигуры семенили мелкими шажочками, опустив вниз головы. Скорректировав походку, я дотащилась до лавчонки, решила купить бутылку воды, и меня вновь одернула Сухилья:
— Зачем тут встала?
— Вот решила минералки выпить.
— И как ты собираешься пить ее?
— Ну просто, — растерялась я, — откручу пробку и вперед!
— Это совершенно невозможно, — зашептала Сухилья.
— Но почему?
— Нет бога на свете, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! — в сердцах воскликнула подруга, — тебе же придется приподнять паранджу, это неприлично.
