В ту первую ночь они несколько раз слышали над головой шум самолета и видели яркие сигнальные ракеты. Но они не могли ответить и обозначить свое местонахождение. Маргарет даже не была уверена, что огни были ракетами. Они находились так далеко от базы, что огни вполне могли оказаться молниями. Все надеялись на спасение, но для этого нужно было пройти 150 миль по джунглям.
Ночные джунгли жили своей жизнью. До рассвета те, кому удалось спастись, слышали завывание и лай диких собак.
НА СЛЕДУЮЩЕЕ УТРО, 14 мая, Джон Макколлом поднялся первым и пошел проведать Элинор и Лору. Когда он опустился на колени возле раненых девушек, то увиденное его не удивило. Он вернулся туда, где спали Маргарет Хастингс и Кен Деккер.
— Элинор умерла, — просто сообщил он.
Он вернулся на первый уступ и тщательно завернул тело в брезент. У них не было ни лопат, ни сил, поэтому останки Элинор Ханны упокоились у подножия большого дерева.
Молчание нарушила Лора Бесли. Она сидела рядом с Элинор в самолете и спала рядом с ней всю ночь.
— Я вся дрожу, — сказала она.
Только после этих слов Маргарет и Деккер осознали, что их тоже бьет дрожь. Они промокли и замерзли, у них не было еды, почти не было воды, они были ранены и обессилены.
Они ничего не могли сделать для Элинор — как, впрочем, для себя и друг для друга. Макколлом решил строго экономить воду. Поэтому они сделали по паре глотков, приняли витамины и съели несколько конфет. Дрожь не унималась.
После скромного завтрака Макколлом и Деккер вернулись к самолету. В хвостовом отсеке они обнаружили две походные койки, еще один спасательный плот, тяжелый хлопковый летный костюм, два больших и один маленький кусок желтого брезента, два компаса, несколько аптечек, сигнальное зеркало и семнадцать банок воды — каждая на одну чашку. Деккер наткнулся на набор инструментов и вытащил моток черного электрического провода и плоскогубцы. Свои находки они перетащили на выступ.
Лора продолжала плакать и дрожать, хотя на боль не жаловалась. Джон отдал ей летный костюм, чтобы она согрелась, и помог устроиться на одной из коек, ЛОРА ХОТЕЛА ПИТЬ, НО ГЛОТАТЬ ОНА НЕ МОГЛА, ОНА ВЫГЛЯДЕЛА НЕПЛОХО, ОЖОГИ КАЗАЛИСЬ ПОВЕРХНОСТНЫМИ. МАККОЛЛОМ БОЯЛСЯ, ЧТО У НЕЕ РАЗРЫВ ВНУТРЕННИХ ОРГАНОВ.
Маргарет внимательно осмотрела свои ноги и заметила на голенях кольцевые ожоги шириной три-шесть дюймов. К ее удивлению, ожоги только выглядели страшно, но почти не болели. А вот перевязанная ступня причиняла беспокойство. Каждый шаг давался Маргарет с огромным трудом. Она поняла, что не уйдет далеко с такой ногой, замотанной обычным бинтом. Маргарет попросила ботинки у Лоры — подруга все равно не могла встать. Лора ей разрешила.
Маргарет начала вести дневник, использовав для этого обрывки бумаги и картона. В дневнике она честно призналась, что ей не хотелось возвращать ботинки Лоре. Позднее, когда она стала переписывать дневник, Маргарет добавила: «В глубине души я понимала, что без обуви не смогу идти с остальными. Я должна была вернуть Лоре ботинки перед тем, как мы начнем спускаться с горы. Я боялась, что не смогу пройти через джунгли в одном лишь носке и с ногой, замотанной бинтами».
Все были уверены в том, что на их поиски отправят самолеты, как только станет понятно, что «Гремлин Спешиэл» не вернулся в назначенное время. Эта вера подкреплялась и тем, что ночью они явственно слышали шум двигателей. Но Макколлом знал, что там, где они находятся, их никогда не увидят. Самолет разбился, камуфляжная раскраска делала его незаметным среди густых джунглей. Единственное, что можно было заметить — большую пятиконечную белую звезду на хвостовом отсеке (отличительная особенность американских военных самолетов). Но в джунглях разглядеть ее реально только вблизи. С воздуха звезда была так же неразличима, как лепесток цветка в океане.
Местонахождение самолета определялось по дыму — но только в том случае, если спасатели заметили его до того, как огонь погас. Осложняло ситуацию и то, что по полетному плану самолет Проссена направлялся в Шангри-Ла. Разбился же «Гремлин Спешиэл» в горах, в нескольких милях от перевала, который вел в долину. Никто в Голландии не мог этого знать. Николсон был слишком занят тем, чтобы набрать высоту и справиться с самолетом. Послать сигнал СОС он не успел. После того, как самолет Проссена взмыл в воздух, радиосвязи между самолетом и землей попросту не было.
Часы Деккера сохранились лучше, чем его череп. Теперь они знали, как медленно идет время. В одиннадцать часов понедельника, когда после катастрофы не прошло и суток, они услышали далекий звук самолета. Макколлом схватил сигнальное зеркало, найденное на спасательном плоту, и попытался послать сигнал в голубое небо. У него ничего не вышло. Звук постепенно заглох. Самолет улетел.
И все же Макколлом считал, что это хороший знак.
— Не волнуйтесь, — успокаивал он своих товарищей. — Не знаю как, но они нас обязательно вытащат.
К полудню над горами сгустился туман, а потом заморосил дождь. Они говорили о своих семьях. Маргарет страшно было подумать, как переживет отец весть о том, что дочь пропала без вести. В дневнике она созналась, что впервые в жизни радовалась, что мать умерла, не узнав о том, что ее старшая дочь исчезла в джунглях Голландской Новой Гвинеи. Впервые ей удалось примириться со смертью матери.
ВТОРЫМ ИМЕНЕМ МАРГАРЕТ было имя ее матери, Джулия. Младшая сестра всегда считала, что Маргарет — любимица матери. В школьном сочинении Маргарет есть такие строки: «Моя мама — самая милая, добрая и очаровательная маленькая женщина из всех живущих на земле. Мы все — папа, я и две мои сестры — живем в доме, центром которого является моя мама. В свои пятьдесят пять это крохотная женщина, с серебристыми седыми волосами, белоснежной кожей, нежным румянцем и тонкими чертами лица. Она куда красивее своих дочерей».
В сочинении Маргарет рассказала о том, как узнала от врачей, что мама серьезно больна и ей осталось не больше года. «Я была не готова к такой ответственности, но она неожиданно легла на мои плечи. Мне нужно было решить, как справиться с этой трагедией. Должна ли я известить младших сестер, отца, братьев и сестер матери? Несколько дней я взвешивала все за и против и, наконец, решила действовать так, чтобы не причинять маме боли. Я была уверена, что она не хотела умирать — особенно сейчас, когда ее жизнь впервые стала легкой и радостной. Мне казалось, что, узнав правду, сестры не смогут вести себя естественно, поэтому я сообщила об этом только папе. До сих пор не знаю, была ли я права, но мне пришлось принять решение, и я поступила так, как считала правильным».
