Мы с Петером относились к своим карьерам так, словно собирались жить «долго и счастливо». Он делал успехи, работая зубным врачом, и занимался своей докторской диссертацией — он потратил на это три года и закончил ее как раз перед началом войны, — я была молодой, преуспевающей актрисой. У нас было много общих друзей: Бэнг и Молли Фаустман, журналистка и художница, Эйнар Нерман, уже тогда известный мультипликатор, из мира кино и театра. Мы с увлечением работали, были сильно влюблены друг в друга. Я, естественно, забеременела, что ни в коей мере не означало, будто я собиралась прекратить сниматься.
Я, конечно же, понимала, что небольшой успех в моей собственной стране — в шведских фильмах — не означал ни начала, ни конца карьеры. Я не собиралась оставаться в Швеции всю жизнь. Меня манил этот огромный мир. Существовало место под названием Голливуд, где работали известные режиссеры, где создавались грандиозные фильмы, в которые вкладывались большие деньги. Но я сознавала, что пока недостаточно опытна и не так уж хорошо владею английским. В 30-е годы выпускались французские фильмы с чудесными актерами, но и французский я тоже знала неважно. Правда, вторым языком у меня был немецкий. И после того, как мы поженились с Петером, я получила приглашение из берлинской киностудии «УФА».
Именно в тот период я узнала, как умеет заботиться обо мне Петер. Я находилась в Берлине, на «УФА», где проходили кинопробы. В отеле, в тот момент, когда я брала у портье ключ, меня вдруг охватило невероятное чувство одиночества, потерянности. И тут я увидела Петера, он сидел в вестибюле, почти скрывшись за газетой. Я была счастлива. Он приехал, чтобы поддержать меня. «Я вдруг понял, как одиноко тебе будет, как ты будешь волноваться и нервничать, ты ведь не знаешь, как обращаться с людьми. Вот я и подумал, что лучше, если я буду неподалеку. Только не говори никому, что я здесь. Киношники не любят, когда рядом крутятся мужья. Но если я тебе понадоблюсь, я здесь. А ты покажи им, что твердо стоишь на обеих ногах. Такой они тебя примут».
Итак, Петер жил в третьеразрядном отеле, а через улицу, в роскошной гостинице (за счет кинокомпании) , — я. Он понимал, что даже муж может стать препятствием в карьере киноактрисы.
Конечно, все это имеет и оборотную сторону. Может быть, Петер должен был предоставить мне большую свободу, научить меня самостоятельности. Его постоянная поддержка, помощь сделали меня совершенно беспомощной в последующей жизни, зависимой от любого, кто оказывался рядом и указывал, что и как делать. Исключением была только моя работа. Когда я стою на сцене или перед камерой, то инстинктивно чувствую, что нужно делать, и знаю при этом, как это сделать. Но в обыденной жизни я не могу ответить на вопрос: «Какую ты хочешь комнату: ту или эту?» Мне все равно. «Что ты хочешь: мясо или рыбу? Не знаю. Выберите за меня сами.
Мужчины делают женщин беспомощными, когда берут на себя все решения, давая им указания. В моей жизни мужчины делали все, чтобы обречь меня на зависимость от них. Отец, потом дядя Отто, не хотевший, чтобы я стала актрисой, потом Петер... Хотя это не его вина. Ведь я сама постоянно обращалась к нему за советами и помощью в первые дни нашего совместного существования.
Контракт с «УФА» был заключен на три фильма. Первый назывался «Die VierGesellen» («Четыре подружки») . Он рассказывал о четырех девушках, организовавших рекламное агентство, и тех неурядицах, которые возникали у них при знакомстве с мужчинами. Фильм был недорогой, немасштабный, но для меня это была попытка сделать что-то новое. Смогу ли я играть на немецком языке? Смогу ли я, пользуясь им, передать все необходимые эмоции; страх, страсть? Болтать со знакомыми обо всяких пустяках за обеденным столом, пользуясь своим немецким, не составляло особого труда. Но играть на нем, передавать свои ощущения, воздействовать на зрителя?.. Это мне еще предстояло выяснить, прежде всего — для самой себя.
Конечно, с самого начала работы в Германии в 1938 году я замечала, что там происходит. Режиссер фильма Карл Фрёлих жил в постоянной тревоге. Я очень быстро поняла, что для того, чтобы добиться успеха, надо стать членом нацистской партии. Атмосферу, царившую на студии в Берлине, я почувствовала мгновенно, как только там появилась. Собственно, своя атмосфера есть всюду: в Америке, Британии, Италии, Франции, Германии, Швеции. Допустим, между американской и итальянской атмосферами разница приблизительно такая же, как между гамбургером и спагетти; с удовольствием съешь и то, и другое. Обычно на всех студиях складывается атмосфера дружеская, ведь там собираются вместе люди, которые получают радость от работы над фильмом.
В Берлине 1938 года атмосфера не только на студии, но и во всей стране просто пугала.
Карл Фрёлих взял меня однажды на одно из нацистских сборищ. Он, думаю, хотел поразить мое воображение. Громадный стадион, факелы, оркестры, солдаты в стальных касках, Гитлер, входящий военным шагом, и десятки маленьких девочек, бегущих с букетами цветов... и Гитлер, нежно целующий их; все это и сейчас можно увидеть по телевидению в старой хронике. Потом крик «Sieg Heil» и вытянутые в нацистском салюте руки. Я смотрела на все это с невероятным изумлением. А Карл Фрёлих едва не упал в обморок. В ужасе он прошептал мне:
— Боже, почему ты не салютуешь?
— А зачем, собственно, я должна это делать? У вас прекрасно получается и без меня, — возразила я.
— Ты просто идиотка! Ты должна это сделать. На нас все смотрят.
— Никто на нас не смотрит. Все смотрят на Гитлера.
— На меня смотрят. Все знают, кто я. Я не хочу иметь из-за тебя неприятности. На нас всячески давят. Будь осторожна, когда что-то говоришь. Здесь не шутят. Это все очень серьезно...
Я никогда не поднимала руку в нацистском приветствии и позднее, оставшись наедине с Фрёлихом в его собственном кабинете, сказала:
— Я ведь шведская актриса, приехавшая сюда на несколько недель.
— Это тебя не спасет. Ты наполовину немка. Эти люди жестоки и опасны. У них повсюду глаза и уши. И еще. Если ты получишь приглашение от доктора Геббельса на чашку чая — а ты наверняка получишь его, — ты должна сразу сказать «Да». Не вздумай отказываться, ссылаясь на головную боль. Ты должна пойти. Он любит молодых актрис, и говорить тут не о чем. Пойдешь.
— Но почему именно я? Меня не интересует ни доктор Геббельс, ни его чай. Я не знаю, о чем с ним разговаривать. И потом, кто он и кто я? Он — министр пропаганды или еще чего-то, а я только актриса.
Карл Фрёлих ужасно разволновался. На него просто страшно было смотреть. Он действительно смертельно испугался.
— Если ты откажешься от встречи с ним, у меня будут страшные неприятности. Именно это я имею в виду. Неужели ты этого не понимаешь?
