портного, но потом вспомнил, что Генрих Венявский [55], всегда останавливавшийся у Рубинштейна при своих приездах в Москву, забыл у него в последний раз сюртук, почти новый; так как прошла уже годичная давность, то сюртук поступил во владение П. И., и таким образом расхода на этот предмет можно было избежать. Правда, Венявский был значительно выше П. И. и толще, так что сюртук был не совсем впору, но молодой композитор этим не стеснялся и носил его с таким гордым достоинством, как будто это было платье от лучшего портного» [56].
В 1861 году Николай Рубинштейн помог заведующему нотным отделом фирмы Шильдбаха Петру Ивановичу Юргенсону открыть собственный музыкальный магазин на углу Большой Дмитровки и Столешникова переулка. Тогда никто и предположить не мог, что это начало выльется в крупнейшую европейскую музыкально-издательскую фирму. Знакомство Петра Ильича с Юргенсоном вначале носило сугубо деловой характер – Чайковский занимался корректурой нотных рукописей, потом стал их редактировать. Но с 1868 года, когда Юргенсон начал издавать произведения Чайковского, отношения между ними перешли на новый уровень – если не дружеский в полном смысле этого слова, то приятельский.
Ради того чтобы издаваться у Юргенсона, Петр Ильич нарушил договоренность, заключенную ранее с петербургским издателем Василием Бесселем, основным конкурентом Юргенсона. Впрочем, окончательного разрыва не произошло – Бессель продолжал сотрудничать с Чайковским, в частности в 1874 году им была издана опера «Опричник». Но в 1878 году Юргенсон стал единственным издателем Петра Ильича. «Я решился в последнее время печатать свои сочинения исключительно в России и именно у Юргенсона. Он мне доказал совершенно справедливо, что ему очень невыгодно издавать только некоторые мои пьесы. Я пишу очень много. Юргенсон готов издавать что угодно вышедшее из-под моего пера, но именно желал бы все, потому что только в этом случае он, наверное, знает, что из его рук не уйдет то, что принесет выгоду… Я должен к этому прибавить, что Юргенсон относительно меня был всегда чрезвычайно деликатен, щедр и предприимчив. Он охотно печатал мои сочинения и тогда, когда еще никто не обращал на меня никакого внимания. Что касается моей заграничной известности, то она нисколько не страдает оттого, что мои вещи печатаются в России. Юргенсон многие из них сбывает за границу. Вообще я держусь того правила, что ухаживать за заграничными издателями, капельмейстерами и др. нет надобности. Я никогда не делал ничего для того, чтобы распространить свою известность за границей, в твердой уверенности, что если мне суждено попасть туда на большинство программ, то это сделается само собой» [57].
С музыкальным критиком Николаем Альбертовичем Губертом, сменившим Николая Рубинштейна на директорском посту, Петр Ильич был знаком еще по Петербургской консерватории, в которую Губерт поступил в 1865 году. В Москву он приехал по приглашению Рубинштейна, чтобы преподавать теорию музыки в 1870 году. Приехал из Киева, где недолгое время пробыл директором тамошнего отделения Русского музыкального общества. Чайковский отзывался о Губерте, как об «очень добром и умном человеке, совершенно лишенном всякой самостоятельности, всегда льнущим к тому, кто выражается смелее и решительнее», и уточнял, «что это делается не из подлости, а из бесхарактерности». Губерту многое прощалось, потому что он был «своим» – петербуржцем, учившимся в той же alma mater, и потому что Петру Ильичу, который с течением времени становился все более нервным, было с ним комфортно.
«День мой теперь сделался довольно регулярен и по большей части проводится следующим образом. Встаю между 9 и 10 часами: валяясь в постели, разговариваю с Руб[инштейном] и потом пью с ним чай; в 11 часов или даю урок до 1 ч[аса] или сажусь за симфонию (к[ото]рая, между прочим, идет вяло) и таким образам сижу в своей комнате до половины третьего; при этом ко мне заходит обыкновенно Кашкин или Вальзек (профессорша пения, сделавшаяся моим новым другом). В 2½ иду на Театральную площадь в книжный магазин Улитина, где ежедневно прочитываю все газеты; оттуда иногда хожу гулять на Кузнецкий мост. В 4 часа обедаю по большей части у Тарновских, иногда у Нилусов (всего в эти 3 недели был 3 раза) или в трактире. После обеда или опять иду гулять или сижу в своей комнате. Вечером почти всегда пью чай у Тарновских, но иногда бываю в клубах (3 раза в Артист[ическом], 2 раза в Купеческом и 1 раз в Английском), где читаю журналы. Домой всегда возвращаюсь часов в 12; пишу письма или симфонию, а в постели долго читаю. Сплю в последнее время отвратительно; мои апоплексические ударики возобновились с большею силою, чем прежде, и я теперь уже, ложась спать, всегда знаю, будут они у меня или нет, и в первом случае стараюсь не спать; так, напр[имер], третьего дни я не спал почти всю ночь» [58].
Что за «апоплексические ударики»? То были внезапные пробуждения среди ночи от какого-то толчка с ощущением непреодолимого ужаса. Известный терапевт Василий Бернардович Бертенсон, наблюдавший Петра Ильича и его брата Модеста, считал эти «ударики» трансформацией тех истерических припадков, которые наблюдались у Петра Ильича в детстве. Заочная постановка диагнозов – дело крайне неблагодарное, особенно с учетом отсутствия объективных данных. Что у нас есть? Жалобы пациента и интерпретация этих жалоб врачом второй половины XIX века, когда медицина, в смысле – та настоящая медицина, которая есть у нас с вами сейчас, только начинала оформляться. Наследственная эпилепсия? Во-первых, неизвестно какими именно припадками страдал дедушка Андрей Михайлович. Во-вторых, эпилептические припадки выглядят иначе. Невроз? Ох, уж эти неврозы – так можно обозвать все что угодно, протекающее с отсутствием качественных изменений психической деятельности. А если с присутствием? Тогда это уже не невроз, а шизофрения.
К слову, о шизофрении. Весной и летом 1866 года Петр Ильич работал над симфонией, известной под названием «Зимние грезы». Модест Чайковский пишет о том, что ни одно произведение не давалось его брату ценой таких усилий и страданий – и композиторского опыта пока еще было мало, и вообще дело шло туго, в первую очередь из-за того, что Петр Ильич посвящал сочинительству не только дни, но и ночи. «Чем далее подвигалась симфония, тем нервы Петра Ильича расстраивались все более и более. Ненормальный труд убивал сон, а бессонные ночи парализовали энергию и творческие силы. В конце июля все это разразилось припадками страшного нервного расстройства, такого, какое уже больше не повторялось ни разу в жизни. Доктор Юргенсон (Главный доктор Пажеского корпуса), призванный лечить его, нашел, что он был “на шаг от безумия”, и первые дни считал его положение почти отчаянным. Главные и
