Василий Янчевецкий знал фарси, бывал в Персии. Он журналист и потому может вместе с официальными поручениями исполнять не гласные. Допустим, собирать и передавать больше сведений, чем нужно агентству для официальных публикаций. Правительству необходимо иметь максимально полную картину происходящего в Персии – ведь шах вернулся, да еще с партией оружия, не без российской помощи. Разумеется, от предложения можно отказаться. Поручение рискованное. Но Янчевецкий согласился.
Начиная с 5 августа 1911 года, сообщения СПТА о событиях в Персии печатались со ссылкой на собственного корреспондента агентства. Судя по этим телеграммам, Янчевецкий проехал по северу Персии от Астрабада, где утвердился Магомет Али, до Тавриза и Урмии, губернаторы коих не поддержали шаха и склонялись в сторону Турции. Появлялся он и в Тегеране, то есть по обе стороны условной для гражданской войны линии фронта [19]. Вероятно, в конце августа, когда шахский отряд, подошедший к Тегерану, был рассеян правительственными войсками, Василий Григорьевич разыскал ставку Магомета Али в предгорьях Эльбурса.
«Мы долго ехали по извилистому ущелью, глухому и пустынному… Вот и лагерь. Вдоль ущелья по склону горы запестрели бесчисленные палатки и шатры… На высоком отроге видны два домика, окруженные деревьями. Проводник поворачивает туда, и наши кони карабкаются по крутой тропинке… Мы усаживаемся на полу вокруг снарядного ящика, который служит столом, раскладывается карта и начинается обсуждение положения дел. Шах свободно говорит по-русски, его брат по-французски. «Известия приходят медленно, – говорит Магомет Али. – Долго нельзя узнать, в каком положении другие отряды, идущие к Тегерану… Я выехал из Вены вследствие бесчисленных просьб из разных городов Персии вернуться и восстановить порядок в стране. Мне обещали, что я проеду до Тегерана, не пролив капли крови, а вдруг оказывается, что возникает война…”. Я не решаюсь передать разговоры, которые Магомет Али имел со мной, так как не знаю, насколько это ему желательно… В личности этого человека есть что-то привлекательное и светлое, недаром тысячи людей поднялись в разных концах Персии, чтобы увидеть на престоле своего бывшего монарха… Я объехал лагерь. Эмир-Туман предложил мне поехать вместе вперед на юг, на передовые позиции. С гор спускается туман и начинается проливной дождь, мы едем вдоль бурливой реки, мимо угрюмых скал, по карнизам. Дорога далее поднимается прямо вверх на перевал, занятый бахтиарами и тегеранскими войсками… Утром тот же проливной дождь. Так как в этом отряде не предвиделось никаких перемен, я решил отправиться через горы в отряд Эмир-Мукарема, чтобы присутствовать при его наступлении» [20].
Репортаж о встрече опубликовали лишь в ноябре, когда последний отряд сторонников шаха был разгромлен, а еще раньше Магомет Али вновь нашел убежище в России. Материал, несмотря на задержку, все равно был сенсационным – ведь никто другой из иностранных корреспондентов в Персии не виделся за время войны с мятежным шахом.
«В походе на Тегеран туркмены видят не только защиту и восстановление прав своего владыки, но также небывалый по грандиозности «аламан»…». «Правительственные войска проявляют крайнюю жестокость и вешают попадающихся им в руки сторонников Магомета Али…». «10 тысяч всадников и пехоты Салар-уд-Доулэ идут к Тегерану…». «Всякое сообщение с Тавризом прекращено. Банды Хаджи-иль-Хани грабят всю окрестность…». Янчевецкий, похоже, работал не в одиночестве: создал сеть информаторов, вероятно, из числа сотрудников русских консульств. СПТА исправно получало телеграммы «от собственного корреспондента» из разных мест Персии и после его возвращения. Уже 3 ноября в газете «Россия» в объявлении о подписке на «Ученик» отмечалось, что в приложениях к журналу «будет продолжаться веселый «Дневник Пети Петушкова»».
8 декабря 1911 года у Василия и Ольги Янчевецких (жили они теперь на Фонтанке, в большом доходном доме, принадлежащем Дирекции императорских театров) родился сын.
Ольга Янчевецкая с сыном Мишей (из архива семьи Янчевецких)
***
«России нет – Россия еще будет». Василий Григорьевич неожиданно для себя горько усмехнулся, припомнив некогда сочиненный им лозунг. В государстве по-прежнему неладно.
1 сентября, когда он отправлял очередную телеграмму из Персии, в Киевском городском театре на спектакле «Сказка о царе Салтане» анархист Богров стрелял в Столыпина. 5 сентября премьер-министр умер от ран. Янчевецкий верил в государственный гений Петра Аркадьевича. С его смертью (обстоятельства покушения наводили на мысль о преступном бездействии полицейских начальников) монархия будто бы потеряла баланс разума и воли, который он старался установить.
«О Столыпине, погибшем на своем посту, через месяц после кончины говорили тоном полного спокойствия, мало кто уже и вспоминал о нем, его глубокомысленно критиковали, редко кто молвил слова сострадания о его кончине, – запомнилось бывшему министру финансов Владимиру Коковцову, назначенному главой правительства. – Как это ни странно, вопрос о Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего будущего и не сходил со сцены почти за все время моего председательства в Совете министров» [21]. Об интригах и выходках «святого старца» говорили в Думе и сплетничали на улицах. Писали и в массовом «Русском слове», и в кадетской «Речи», и даже консервативном «Новом времени». «Россия», разумеется, молчала. Коковцов и председатель Государственной думы Родзянко пытались объяснить государю, что все это расшатывает престиж монархии…
А в апреле 1912 года по репутации власти был нанесен еще один удар. В Сибири на Ленских приисках забастовали рабочие. Когда жандармы арестовали членов стачечного комитета, бастующие ринулись их выручать. Военная команда открыла огонь на поражение. Более 100 убитых и 80 раненых, согласно первым сообщениям о трагедии. Сильнее цифр впечатляли фотографии погибших, попавшие в прессу. Министр внутренних дел Макаров, отвечая на запрос Государственной думы, настаивал на оправданном применении силы и заявил: «Так было и так будет впредь». Тогда – как и в январе 1905 года после расстрела демонстрации у Зимнего дворца – вновь возмутилась трудовая Россия. Только в Петербурге забастовали и вышли на манифестации рабочие сотни с лишним фабрик и предприятий. После тех событий мало кому известный социал-демократ Владимир Ульянов взял псевдоним Ленин, а его соратник Иосиф Джугашвили высказался на страницах большевистской газеты «Звезда»: «Все имеет конец, настал конец и терпению страны. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия – все это собралось в одном факте, в событиях на Лене. Ленские выстрелы разбили лед молчания, и – тронулась река народного движения…».
