Конечно, имелись и издержки. Как-то Куманина вызвали на Старую площадь и показали газету «Пульс Тушино», одним из тайных учредителей которой был он сам. Газета поместила снимок открытия в Москве памятника Карлу Марксу с такой подписью: «Жид Клебер открывает памятник жиду Марксу на площади жида Свердлова». Товарища Куманина мягко пожурили и предупредили, чтобы его подопечные не импровизировали. Другая куманинская газета «Русское Воскресенье» напечатала подборку материалов, доказывающих жидовское происхождение Ленина. Сергею по телефону объявили выговор, пока без занесения.
Он собрал редакторов и запретил им впредь, до особого распоряжения, упоминать в своих газетах вождей партии и пролетариата, будь то Роза Люксембург или Лазарь Каганович. В заключение беседы он приказал перейти на бытовой антисемитизм и пригрозил разогнать. Затем случился более серьезный прокол. Кто-то умудрился записать на магнитофон одну из его лекций, прочитанную в Академгородке Новосибирска, да еще и сфотографировал его. Фотография сначала появилась в одной русскоязычной израильской газете под заголовком «Новый Эйхман — полковник КГБ Сергей Куманин — готовит общественное мнение СССР к еще одному окончательному решению еврейского вопроса». Лекции всегда Куманин читал, скрываясь под вымышленной фамилией. Было интересно, кто и как его вычислил, хотя ошибочно и провел в полковники. Возмущало же содержание самой статьи, где утверждалось, что он призывал к массовому истреблению еврейского населения страны в качестве возмездия за убийство царской семьи, хотя ничего подобного никогда не было. Напротив, все руководители монархических организаций, превращенных Куманиным в антисемитские, были строжайше предупреждены: стоит им в своем боевом задоре перейти известные границы, как их немедленно поставят на место в рамках свирепого советского законодательства, и никто даже пальцем не шевельнет ради их спасения. А любое упоминание о КГБ, как бы бездоказательно оно ни было, приведет только к увеличению срока и усилению режима содержания.
Однако израильскую клевету с удовольствием перепечатали несколько влиятельных европейских газет, а радио «Свобода» не без ехидства процитировала статью в своем обзоре печати, присовокупив и запись лекции Куманина, где говорилось об извечной тяге евреев к ритуальным убийствам.
Это называлось «подорваться на собственных минах».
Было очень обидно, что в тени остались отделы, денно и нощно боровшиеся с сионизмом под руководством целого сонма генералов, а в луч прожектора попал он, Куманин, боровшийся с проявлениями русского шовинизма. «Единственное маленькое подразделение, призванное воспитывать именно русских людей в духе морального кодекса строителей коммунизма, втянули в борьбу с евреями и подставили». Выдать фамилию Куманина мог только кто-то из своих. Это было ясно как день. Куманин и сам хорошо знал, как это делается, не первый день работал в конторе. Фамилии оперативных работников секретны, но когда надо, любая уборщица назовет твою фамилию, жалуясь на то, что ты не вытираешь ног при входе в отдел. И тебя уволят с позором.
В тот раз полковник Кудрявцев потребовал от Куманина объяснительную записку. При этом он ругался матом, но не по адресу Куманина, а по адресу «этих пидаров из ЦК, которые, конечно, и заложили „тебя, Сергей“, чтобы самим уйти в тень, а КГБ — подставить». Видимо, у них где-то произошел свой прокол.
Две недели спустя и последовал вызов к генералу Климову. «Получается, Климов фактически отстранил его от дел, взяв в свое личное распоряжение». Другими словами, его сняли с подполковничьей должности, а на какую поставили — неизвестно. Может, вообще вывели за штат (таких случаев было сколько угодно), чтобы удобнее было потом расправиться. «Прав был отец, когда советовал избегать подобных дел».
«С другой стороны, разве можно назвать опалой, когда он выбран руководством для выполнения задания, находящегося на контроле у генсека. Все странно, надо сказать, очень странно».
Столь хаотические мысли и воспоминания одолевали Куманина по дороге в Измайлово, к отцу. С отцом он не виделся, считай, уже больше двух месяцев. За делами редко удавалось навестить старика.
Жил Степан Агафонович в двухкомнатной квартире один. Жена, его Анна Сергеевна, умерла, когда Сергею было четыре года. Сам Сергей жил в однокомнатной квартире, полученной от щедрот Управления, в большом ведомственном доме недалеко от станции метро «Аэропорт». Старший брат, подполковник погранвойск, жил с семьей в Душанбе.
Степан Агафонович поднимал сыновей один. После смерти жены он отказался от нового брака, «чтобы у пацанов не было мачехи», хотя вариантов имелось немало. И хотя нынче он любил поворчать на молодежь вообще и на сыновей в частности, в душе гордился ими: партия оказала ребятам особое доверие — в чекисты абы кого не берут.
Куманин-старший разных там объятий и поцелуев не любил. Пожал сыну руку, сурово осмотрел с головы до ног и буркнул: «Мог бы и позвонить, а то совсем пропал. Думал уж, что ты сам пал жертвой ритуального убийства, как младенец во времена царя Ирода».
— Хуже, — рассмеялся Сергей, — в такое дело влип, что скоро все сионисты в мире начнут на меня охоту, как на Эйхмана.
Отец встревоженным взглядом уколол сына:
— Что случилось?
— Ерунда, — отмахнулся Сергей, — если бы мог рассказать, ты бы посмеялся.
В квартире отца было чисто, но неуютно, как в казарме. Правда, это была обстановка, в которой Сергей вырос, а потому казалась родной.
Старый диван, на котором спал Степан Агафонович, превращался днем в кресло. Старенький сервант украшали бронзовые бюстики Ленина и Дзержинского, оба не покупные, а подаренные Куманину-старшему по случаю каких-то юбилеев. Грамота ЦК ВЛКСМ, окантованная в строгую рамочку, напоминала еще о довоенных временах, когда двадцатилетний Степан Куманин был делегирован от пограничного отряда на съезд комсомола в Москву. Над диваном, тоже в строгой рамке, — фотография Степана Агафоновича с покойной Анной Сергеевной. Степан и Анна молодые, в гимнастерках с лейтенантскими кубиками на петлицах. На лицах — выражение неподдельного счастья — только что поженились.
Сергей понимал, что действительно надо съехаться, но времени заняться обменом не было.
Пошли на кухню, где Степан Агафонович угостил сына чаем с сушками.
— Хочешь сгущенки? — предложил отец, — В «ветеранском» выдавали по две банки на нос. В городе-то ее нет.
— Спасибо, — отказался Сергей. — У нас в буфете эту сгущенку хоть ящиками бери.
— Чем ты сейчас занимаешься? — поинтересовался Степан Агафонович. — Все евреев разоблачаешь?
