Ознакомительная версия.
Ежедневная угроза смерти сделала мою любовь к жизни еще более сильной, и временная отсрочка этой угрозы обострила мой любовный аппетит. Казалось, что все чувства усилились и увеличились; каждый час бодрствования был восхитителен, каждое тривиальное событие полно особого смысла.
Семь дней (прекрасных, за исключением сыпи, появившейся на моем лице) прошли, и седьмой ночью Одри шла вместе со мной к Ливерпуль-стрит-Стейшн[89]. Это была унылая, темная станция, и слабые ароматы паровозного дыма, влажных шинелей и неизвестных супов витали под ее грязной крышей. Большинство мужчин были в форме, и женские лица выглядели напряженными, даже когда они улыбались. Нам невыносима была мысль о финальном прощании, когда тронется поезд, поэтому мы поцеловались, и она стремительно ушла. Я поднялся на платформу в противоположном направлении, и в соответствии с уговором ни один из нас не оглянулся назад.
Это была утомительная поездка, поезд достиг Бери-Сент-Эдмундс в два часа ночи. Я случайно встретил Рея, и мы пошли в поисках гостиницы, но все они были закрыты. Вместо того чтобы идти пешком десять километров до нашей базы, мы зашли в полицейский участок, где каждому из нас предоставили камеру и пару одеял. Я расположился на кровати и, уставившись на белые стены и вертикальные железные прутья, задавался вопросом: каково это – провести в подобном месте месяцы или годы?
Рано утром полицейские угостили нас чаем, и затем мы напросились, чтобы нас взяли в автобус, доставлявший на базу рабочих. Через четыре минуты после прибытия мы узнали, что экипаж включен в боевой приказ для вылета в это утро и что в предыдущем вылете эскадрилья потеряла самолет. Меня не обрадовала мысль о полете; кроме того, сыпь на лице вызывала ужасный зуд, и, вероятно, кислородная маска будет доставлять неудобство.
Обстановка в комнате для инструктажей показалась незнакомой, разбитой как бы на несколько фрагментов, словно множество не связанных между собой предметов и людей были временно объединены в бессмысленную смесь. Приказы отдавались и отменялись, и каждый, конечно, имел важное донесение для кого-то еще. Я был рад, когда инструктаж в конце концов был отменен, и не в последнюю очередь потому, что Диг и Джордж еще не вернулись из отпуска.
Я пошел в аэродромный медпункт в поисках мази, и там мне сказали, что сыпь была формой экземы. Мое лицо раскрасили марганцовкой в фиолетовый цвет и приказали остаться в госпитале. Как ходячий больной, я вставал в пять утра, чтобы помочь медсестрам, и ложился спать в шесть вечера.
Это было неожиданным и тревожным поворотом событий. Чтобы повидать меня, пришел Диг, и я сказал ему, что понятия не имею, как долго должен оставаться в госпитале, но если мое лицо будет хорошо реагировать на лечение, то меня могут выписать в течение нескольких дней. Меня волновала не экзема, а правило, что если человек пропускал более трех вылетов со своим экипажем, то он становился «запасным телом» и не мог завершить тур. Диг выслушал мои опасения и, когда я закончил, сказал: «Это прекрасная жизнь, если ты не расслабишься» – и ушел.
Вечером второго дня меня посетил весь экипаж. Он только что возвратился из налета на Фовинкель[90] с запасным бомбардиром. Во время захода тот слишком долго копался, и самолет проплыл над целью с открытыми бомболюками, но так и не сбросил бомбы. «Сожалею, шкипер, – сказал он. – Ложный маневр. Зайдите снова, пожалуйста».
В этом месте рассказа лицо Гарри приобрело выражение, будто он проглотил кислоту вместо воды: «Парень, ты можешь вообразить? Заходите снова!»
Не проронив ни слова, Диг выполнил энергичный разворот над целью, все время под зенитным огнем, и когда начал второй заход, то обнаружил, что все другие бомбардировщики уже прошли и что все зенитные батареи уделяют исключительное внимание ему и его экипажу.
– Мы сказали ему, что он должен избавиться от них на сей раз, иначе... – произнес Пол.
– Ага, мы сказали ему! – со смехом подтвердил Джордж.
– И он сделал это? – спросил я.
– Он был слишком сильно напуган, чтобы не сделать этого, – сказал Диг.
Наш экипаж не имел того оборудования, что кружившие над целью бомбардировщики наведения, и я втайне был рад, что моя замена оказалась неэффективной. Какими бы ни были мои ошибки, я никогда не делал ложного маневра. Мне представлялось, что такое может быть после случившегося над Виттеном. Остальные продолжили боевые вылеты, а для меня каждый новый час бездействия, казалось, уменьшал мои движущие силы, и было крайне важно, чтобы они не угасли. Я не думал о страхе, который ощутил над Кельном и Виттеном, – по-видимому, некий защитный механизм в мозгу подавлял излишние страхи, – но я начинал все больше бояться следующего полета. Я походил на «Си-Чарли», отстающего от лидера, и если разрыв не удастся ликвидировать, то я упаду в воды, в которых не существует никакой авиационной спасательной службы.
В последний день года врач разрешил мне смыть с лица всю марганцовку и побриться. Я радостно намылил фиолетовую щетину и сбрил ее, а затем незамеченным прокрался из госпиталя, сел на свой мотоцикл и помчался на юг.
В Рождество я обещал Одри, что мы будем встречать Новый год вместе. Обещание я сдержал, но когда спустя двадцать восемь часов снова вошел в госпитальную палату, то обнаружил, что стал объектом всеобщего злорадства. Это было не только формальное обвинение в самовольной отлучке, но мной заинтересовался и полицейский констебль, который хотел побеседовать. И что было еще хуже, вчера ночью эскадрилья выполняла боевой вылет в Фовинкель, и один из наших самолетов был сбит. Никто не знал фамилию его шкипера, но все были уверены, что он был австралийцем.
Я шел на встречу с врачом с мрачными предчувствиями и, чтобы как-то объяснить свое отсутствие, сочинил небылицу о якобы имевшихся семейных неприятностях. Он внимательно выслушал, но не поверил.
– Я прослежу, чтобы обвинение было отозвано, – сказал он. – Но вы не уйдете безнаказанно. Вы останетесь здесь, чтобы работать. Штат кухни неукомплектован.
Я протестовал. Я был вполне годен; мое лицо очистилось. Было крайне важно больше не пропустить боевых вылетов.
– Я задержу вас, как ходячего больного, – ответил он твердо. – Все зависит от вас, как хорошо будете сотрудничать и как быстро будете выписаны.
Это был тяжелый период, пока я не узнал, что Диг и остальные находятся в безопасности. Они были на аэродроме в Дишфорте[91], в Йоркшире, направленные туда вместе с другими самолетами эскадрильи из-за плохих метеоусловий над Восточной Англией. Но меня опечалило известие, что бомбардиром сбитого экипажа был Джордж Инграм. Он был родом из деревни Майлстон, в Саскачеване, и мы вместе проходили обучение в Канаде. Однажды во время ночного учебного бомбометания над Манитобой он сбросил бомбы и, будучи с тяжелого похмелья, отправился в хвост самолета и заснул. Пробудившись, он подумал, что самолет уже приземлился, и ему едва успели помешать выйти наружу на высоте тысячи метров над землей. Казалось, что той ночью ему дали отсрочку только для того, чтобы он умер во вражеском небе.
Ознакомительная версия.
