Далее он сообщал, что принял «искреннее, необратимое решение» покинуть Париж, уехать жить на остров Маврикий и стать воспитателем детей Эммелины, прекрасной креолки, и Антуана Отара де Брагара. Это ему будет не в радость, а «в наказание и во искупление своей гордыни».
Однако он сразу отказался от своего намерения, как только госпожа Опик прислала ему немного денег. Но вместо того, чтобы предаться праздности, Бодлер обдумывает варианты новелл и даже романов, одни — в ироническом и реалистическом духе «Хвастуньи», другие — более близкие по стилю к фантастическим историям Бальзака, Готье или Нодье, умершего в 1844 году. Бодлер записывает названия, порой в нескольких строках набрасывает планы: «Невидимый маркиз», «Роковой портрет», «Исландская цикута», «Обожаемая негодница», «Автомат», «Любитель красненького», «Девственная любовница», «Кредо любимой женщины», «Самоубийство в ложе бенуара», «Аналитический метод для проверки чуда»…
У него есть общие планы с Шанфлёри, с которым он теперь часто встречается, главным образом в кафе «Ротонда», расположенном на углу улицы Экольде-Медсин и улицы Отфёй, в тридцати метрах от своего родного дома. Более всего их сближают интерес к карикатуре и почти слепая страсть к Домье[27]. Их литературные вкусы совпадают не всегда, а бывают и вовсе противоположными, но оба, безусловно, ценят друг друга. В январе 1849 года Бодлер пишет заметку, посвященную трем томам рассказов Шанфлёри: «Бесценный пес», «Бедный трубач» и «Отблеск огня». Он хвалит его стиль, «широкий, неожиданный, резкий, поэтичный, как природа», без «напыщенности и литературщины».
Шанфлёри знакомит Бодлера с Гюставом Курбе, который с удовольствием принимается писать его портрет: черные коротко остриженные волосы, вздернутый нос, развязанный на груди галстук; он курит трубку, сидя за столом, где разложены книги, папка с рисунками, чернильница и прекрасное гусиное перо; опершись левой рукой о диван, он поглощен чтением какого-то толстого тома, что-то вроде словаря, которым, судя по всему, пользовались бесчисленное количество раз. Ничего общего с портретом, написанным в 1844 году несчастным Деруа, где Бодлер изображен с растрепанными волосами, бородкой и усами.
Затем, опять-таки благодаря Шанфлёри, он подружился с Жаном Валлоном, молодым очень образованным философом, безмерно увлеченным Гегелем, стремившимся найти решение сложных политико-религиозных проблем, и Шарлем Тубеном, сотрудничавшим с «Корсэр-Сатан», уроженцем Ду, его интересовали археологические и фольклорные исследования, и в Париж он приехал, чтобы подготовиться к конкурсу на должность преподавателя высшего учебного заведения.
Когда 22 февраля 1848 года снова разразилась революция, все эти богемные художники внезапно осознали себя сторонниками восставших против существующего режима и радетелями за формирование более справедливого общества, более человечного и гармоничного. Их воодушевляли теософско-мистическое учение Эмануэля Сведенборга, проповедовавшего свободную волю, и утопические идеи философов-социалистов Шарля Фурье, Жозефа Прудона и Пьера Леру, друга Жорж Санд, который и ввел в обиход понятие «социализм»[28].
По мнению этих ученых мужей, буржуазия присвоила себе права, завоеванные в 1789 году[29], гражданское равенство оказалось всего лишь иллюзией для бедного труженика, не защищенного новой системой, которая эксплуатирует его и лишает привилегий. Как писал Фурье в своей «Теории всемирного единства», разум «ничего не сделал для счастья, раз не предоставил социальному человеку то благосостояние, которое является предметом всех вожделений». Под социальным благосостоянием Фурье понимал «распределенное изобилие, которое спасает от нужды наименее богатых людей и обеспечивает им, по крайней мере, минимально участь», именуемую «средним буржуазным достатком».
Несмотря на то что Франсуа Гизо[30] запретил любые сборища, группа студентов и рабочих около трех часов пополудни прошла по бульварам и Королевской улице. Увеличиваясь на каждом перекрестке, она в конце концов заполнила площадь Согласия, а тем временем был организован конный отряд солдат муниципальной гвардий, получивший приказ зарядить оружие и разогнать толпу.
И в гуще этой бурлящей толпы, этой распаленной, неистовой толпы оказался Бодлер. К величайшему удивлению Курбе и Тубена, тоже находившихся там.
Они не могли понять, что с ним случилось, ведь Бодлер всегда открыто выражал неприязнь к политике и всегда презирал республиканцев — недругов «роз и ароматов», Ватто, Рафаэля, роскоши, «изящных искусств и литературы», словом, людей, с которыми не следовало церемониться.
Когда на Елисейских Полях появились пешие гвардейцы, Бодлер и его товарищи укрылись на парапете сада, окаймляющего площадь. Горстка бунтовщиков неожиданно захватила и подожгла караульное помещение. И тут какой-то солдат вонзил штык в грудь рабочего, пытавшегося спрятаться за деревом. Бодлер и Курбе в ужасе поспешили сообщить об этом Эмилю де Жирардену, директору «Прессы», крупной популярной газеты, основанной в 1836 году.
На следующий день, 23 февраля, все они, в том числе и Шанфлёри, собрались на прилегающих к площади Шатле улицах. Все двери домов были закрыты. То тут, то там стали воздвигаться баррикады. Слышались стрельба, стук деревянных башмаков по мостовой, непрестанные вопли. На бульваре Тампль восставшие узнали об отставке Гизо. Охваченные энтузиазмом, они размахивали красными флагами. Со всех сторон раздавались крики радости, сотни голосов грянули «Марсельезу» и «Марш жирондистов».
Двадцать четвертого февраля Бодлер вместе с Арманом Барте, безансонским писателем, с которым он также познакомился в кафе «Ротонда», очутился на перекрестке улицы Бюси. И вот оба они на баррикаде, и у каждого — охотничье ружье и патронташ, добытые во время ограбления лавки торговца оружием. Однако Бодлер возбужден гораздо больше, чем его приятель Барте. Он мечется из стороны в сторону и, не переставая, все громче кричит одни и те же слова: «Надо пойти расстрелять генерала Опика!»
После отречения от престола бежавшего в Англию Луи Филиппа и провозглашения Второй республики вечером 24 февраля 1848 года Франция становится чуть ли не политической землей обетованной: учреждено всеобщее избирательное право, созданы национальные мастерские, упразднено рабство в колониях, провозглашена свобода прессы… И в результате газеты начинают множиться десятками, сотнями, каждый писатель и каждый хроникер желает во что бы то ни стало обзавестись своей, каждый политический деятель стремится заполучить собственную трибуну, дабы иметь возможность распространять свои взгляды. За три дня, с 24 по 27 февраля, появляются «Репюблик», «Армони Юниверсель», «Трибюн насьональ», «Вуа дю пёпль», «Монитёр репюбликен», «Репюблик франсез», «Ами дю пёпль», «Репрезантан дю пёпль»… К ним в тот же день, 27 февраля, добавляется «Салю пюблик» («Общественное спасение»). У этой основанной на крайне скудные средства газеты три редактора. Это трое неразлучных друзей из кафе «Ротонда»: Тубен, Шанфлёри и Бодлер. Последний поостерегся привести в исполнение угрозы, высказанные в адрес генерала Опика.
