Замечаешь противника издалека. Убеждаешься в том, что это действительно вражеская эскадрилья. Подсчитываешь число вражеских машин и взвешиваешь, насколько благоприятны или неблагоприятны для тебя условия боя. Значительным фактором является направление ветра – дует он в сторону расположения наших войск или в противоположную. Например, однажды я сбил англичанина, выстрелив в него над позициями английских войск. Однако ветер был таким сильным, что его машина упала рядом с немецкими аэростатами.
У нас, немцев, было пять машин. Наши противники в три раза превосходили нас численностью. Англичане летели, как мошкара. Невозможно рассеять группу машин, которые летят в едином боевом порядке. Одному не под силу такая задача. Это чрезвычайно трудно сделать и нескольким самолетам, особенно если разница в численности так велика, как было в том случае. Однако в душе ты чувствуешь такое свое превосходство над врагом, что ни на минуту не сомневаешься в собственной победе.
Боевой наступательный дух повсюду на войне является главным, и воздушное пространство не исключение24. Однако и враг придерживается того же мнения. В тот раз я это понял. Как только они нас заметили, тут же развернулись и атаковали. Теперь нам пятерым надо было смотреть в оба. Если бы один из них упал, у всех у нас было бы много неприятностей. Мы сомкнули ряды и позволили иностранным джентльменам приблизиться к нам.
Я выжидал, не отстанет ли в спешке кто-нибудь из этих парней от своих. Один из них имел глупость отклониться в сторону. Я вполне мог поразить его и сказал самому себе: «Все, этот пропал!» С громким криком устремился за ним. Подошел к нему очень близко. Он начал стрелять раньше времени, и это свидетельствовало о том, что он нервничает. Поэтому мысленно я сказал: «Давай стреляй! Все равно не попадешь в меня». Он стрелял воспламеняющимися снарядами, так что я видел, как они пролетают мимо. Я находился словно перед гигантской огненной лейкой. Ощущение было не из приятных. Но поскольку англичане всегда стреляют такой жуткой дрянью, нам нужно постараться привыкнуть к этому. Нужно привыкнуть ко всему. В тот момент, думаю, я громко смеялся. Но вскоре мне был преподан урок. Когда я подошел к англичанину достаточно близко, на расстояние примерно 100 метров, я был готов стрелять, прицелился и сделал несколько пробных выстрелов. Пулеметы были в порядке. Незамедлительно пришло решение. Мысленно я уже видел своего врага падающим.
Первое волнение прошло. В такой ситуации мыслишь спокойно и собранно, взвешивая возможности своего и вражеского попадания. В целом же сам бой – это, как правило, наименее волнующая часть всего предприятия. Тот, кто волнуется в бою, наверняка допустит ошибки и не повергнет своего врага. Впрочем, кроме спокойствия, нужен еще и навык. Во всяком случае, в тот раз я не совершил ошибки. Я приблизился к своему парню на 50 метров, сделал несколько прицельных выстрелов и думал, что успех предрешен. Но не успел я выстрелить и десятью зарядами, как вдруг услышал страшный хлопок, и тут же что-то ударило по моей машине. Мне стало ясно, что в меня попали. Тут же я почувствовал, что страшно воняет бензином, и обнаружил, что мотор глохнет. Англичанин тоже заметил это и начал стрелять с удвоенной энергией, в то время как я был вынужден прекратить стрельбу.
Я устремился прямо вниз, инстинктивно выключив двигатель. И сделал это как раз вовремя. Когда бензобак продырявлен и дьявольская жидкость струится но ногам, опасность пожара очень велика. Перед тобой находится двигатель внутреннего сгорания, раскаленный докрасна. Если хоть одна капля бензина попадет на него, вся машина будет охвачена пламенем.
За мной в воздухе осталось легкое белое облачко. Я понимал, что означает его появление для моих врагов. Это первый признак грядущего взрыва. Я находился на высоте 2,5 тысячи, и мне предстоял еще долгий путь до земли. Но судьба смилостивилась надо мной, и двигатель заглох. Понятия не имею, с какой скоростью я спускался. Во всяком случае, настолько быстро, что не мог высунуть голову из машины, так как воздушный поток вдавил бы ее обратно.
Вскоре я потерял своего врага из виду. Во время приземления я лишь успел увидеть, что четыре моих товарища все еще дрались в небе. Были слышны пулеметные очереди. И вдруг я замечаю ракету. Что это – сигнал врага? Нет, не может быть. И вообще слишком яркий свет для ракеты. Очевидно, это горит машина. Какая? Горящая машина очень похожа на нашу. Нет! Слава богу! Это одна из вражеских. Кто мог подстрелить ее? Тут же вторая машина опускается и падает перпендикулярно земле, кружась, кружась кружась точно, как я, но неожиданно восстанавливает равновесие. Она летит прямо ко мне. Это тоже «альбатрос». Несомненно, его постигла та же участь, что и меня.
Я опустился на высоту, вероятно 300 метров, и подыскивал место для посадки. Такие внезапные приземления часто ведут к поломкам, иногда серьезным. Я нашел луг. Он был не очень большим, но вполне достаточным для осторожной посадки. Кроме того, он был выгодно расположен близ шоссе около Енин-Летарда. Я хотел приземлиться там.
Все шло как надо, и первой моей мыслью было: «Что стало с тем парнем?» Он сел в нескольких километрах от меня.
У меня было время осмотреть повреждения. Моя машина была пробита в нескольких местах. Пуля, которая заставила меня прекратить бой, прошла через оба бензобака. У меня не осталось ни капли топлива, и сам двигатель также был поврежден. Жаль, он очень хорошо работал.
Я сидел свесив ноги из машины, и, должно быть, у меня был очень глупый вид. Через минуту меня окружила большая толпа солдат. Потом подошел офицер. Он запыхался и был страшно взволнован, будто произошло что-то ужасное. Он бросился ко мне, глотнул воздуха и спросил: «Надеюсь, с вами ничего не случилось? Я все время следил за боем и страшно волновался! Бог мой, это было ужасно!» Я заверил его, что чувствую себя хорошо, спрыгнул на землю и представился. Он не разобрал, как меня зовут, но предложил подвезти меня на автомобиле до Енин-Летарда, где была расквартирована его часть. Он был офицером инженерных войск.
Мы сели в автомобиль и поехали. Хозяин машины был по-прежнему чрезвычайно возбужден. Он обернулся и спросил: «Бог мой, где же ваш водитель?» Сначала я не понял его. Вероятно, у меня был недоуменный вид. Но потом меня осенило: он подумал, будто я – наблюдатель двухместного самолета, и его интересовала судьба моего пилота. Я собрался с духом и очень сухо сказал: «Я всегда сам вожу машину». Конечно, на слово «водить» у летчиков налагается абсолютное табу. Авиатор не водит самолет, он им управляет. Было заметно, что я много потерял в глазах доброго джентльмена, после того как он обнаружил, что я «вожу» собственный аэроплан.
