Лошадь – на твердом месте, мелко дрожит и пьет воду. А Валентин сидит на кочке, выливает из сапог воду, выжимает портянки, выжимает свитер. Только теперь замечаю: борода у него желто-зеленая, под цвет тундры. Очки делают его похожим на старинного земского доктора.
– Часто бывает?
– Бывает. – Валентин вытирает с очков пятна грязи, помогает коряку уложить вьюки. – Бывает…
Еще раза два поили лошадей и сами запивали хлеб и юколу водою из встречной речки, а табуна, который ищем, все нет… Потом вдруг сразу запахло дымом, в синем тумане засветились три огонька. Из ложбины на гору, напирая друг на друга, с хорканьем поднимались олени. Внизу в сумраке лозняка продирался пастух. Рога оленей на красной полосе неба виднелись сгоревшим лесом.
У костра мы скинули седла, стреножили и пугнули лошадей в темноту. Из юрты на голоса вышел высокий человек в коричнево-белой кухлянке, в праздничных торбазах и с чаутом для ловли оленей. Сдержанно сказал: «Амто!» Но разглядев у костра очки и Валькину бороду, пастух улыбнулся, кинул в сторону чаут.
– О! Олений доктор! Олений доктор приехал. Хорошо приехал – праздник будет, олешка колоть будем…
Утром, когда над костром еще блуждали струйки вчерашнего тепла, четыре женщины в расшитых бисером новых кухлянках ушли в лощину, заросшую ивняком. Они вернулись с охапками желтых веток. Поставили ветки у юрты, возле костра, где вялится рыба, на большой черный котел кинули ярко-желтые прутики.
В это же время мужчины поднялись к табуну. Тысячи две оленей как заведенные с гулким топотом кружатся на одном месте. Большие самцы-хоры в этой толкотне ухитряются становиться друг против друга. Удар! Кажется, искры должны посыпаться… Мужчины держат в руках чауты – потертые до блеска кожаные арканы. Бросок. Кольца чаута, на лету выпрямляясь, летят к ветвистому кусту на голове. Рывок. Но петля только сильнее захлестнулась. Шарахнулся олень, наклонил голову, уперся ногами. Чаут звенит струною, четыре руки перебирают аркан, дотянулись к рогам, уже гнут к земле седую голову хора. Это непростое дело – повалить самого сильного из оленей. Но всякий мужчина должен это уметь. Семилетний мальчишка хлопает от радости длинными рукавами праздничной одежонки. Это его отец, бригадир Аймик, повалил хора.
Визжит обломок пилы. И вот уже драчун-хор мчится к стаду, обезоруженный и смешной. Он машет на бегу странно полегчавшей головой, не понимая, в чем дело. Ни одна важенка теперь не захочет полюбить безрогого кавалера, и все противники будут презрительно пробегать мимо. Поделом, не будоражь табуна. И снова летит чаут. Ловят самок. Повалив, доят, сливают густое, тягучее молоко в кожаные мешочки.
А к полудню чаут падает на головы молодых жирных оленей. Семья Аймика стоит в это время около юрты. Рядком: мать, ребятишки, беззубая бабка. Аймик подводит оленя. По ритуалу праздника около юрты уже лежит заколотая собака. Аймик, не выпуская оленя, подержал над костром закопченного, вырезанного из полена божка. И раз! – одно движение, и струя крови из оленьего бока брызнула на желтые ветки праздничного наряда. Скорее кровью измазать щеки и нос жене, детям, старухе. Аймик свое дело окончил, садится у костра с маленькой девочкой на коленях. Ножом орудует жена Аймика. Для гостей – язык и лучшие куски мяса. Вода уже булькает в большом котле. Сами хозяева предпочитают сырую оленину. На зубах у мальчишки хрустят поджаренные молодые рога, старуха в промытый желудок оленя собрала кровь; после из крови с кореньями трав сварят еду – опану.
Мужчины приглашают гостей «мозговать». Мозговать – это чуть ли не главный момент праздника. Это – сидеть у костра, скрестив ноги, черенком ножа разбивать сырые оленьи кости и глотать чуть присоленный мозг. Я с трудом одолеваю непривычное блюдо. Валентин ест с аппетитом.
– В тундре загнешься, если не есть сырого мяса и рыбы – все витамины тут…
А потом молчаливое чаепитие. Наливаем в блюдечки коричневый взвар, дуем на него, выпиваем бог знает сколько чашек подряд. А тундра полосами стелет в низине дым от костра, почти незаметный ветер уносит к сопкам запах еды. И уже прилетели, сидят на жердях сороки и вороны. Но птицам мало что достанется около юрты.
Ни одно животное на земле не дает человеку для жизни столько, сколько дает олень. Оленье мясо – основная еда в тундре. Едят вареное и сырое, сушат на зиму. Молоко ребятишкам дает олень. Молодые рога служат лекарством, вселяют бодрость. В гости за двести верст Аймик на оленях поедет. Юрта – оленьи шкуры. Постель в юрте – оленьи шкуры. Мешок-кукуль, в котором Аймик ночует дорогой, – оленьи шкуры. Кухлянка на Аймике, шапка, торбаза, рукавицы, продымленная, непромокаемая летом рубашка – оленьи шкуры. Мягкая, тонкая и пушистая одежонка на ребятишках – шкура молодого олешка-пыжика. Нитки, которыми жена Аймика искусно шьет одежду и торбаза, – оленьи жилы. Обычные нитки порвутся, сгниют от сырости – жилка не рвется. Ремни на нартах – оленья кожа. Шкурой же подбиты лыжи. Из шкуры сделан бубен у Аймика. На оленях зимою бывают веселые скачки-соревнования. Награда победителю – опять же олень. Даже олений помет коряк собирает и бережет для выделки шкур.
Без оленей нет в тундре жизни, потому так хорош этот «праздник оленя» осенью. Он похож на праздник урожая у земледельца или праздник у рыбака, когда путина окончилась. Все лето с места на место ходил табун. Велика тундра, и надо знать пастухам, где сытые выпаса, где вода, где от жары табуну спасаться, от комаров, где грибов поедят, соленой земли полижут олени. И вот праздник. Олени нагуляли жира к зиме, а тундра к этому времени и комара спрятала, и солнца много, и краски веселые в тундре. На забой угоняют совхозные табуны. А этот табун пастуха Аймика вроде «приусадебного участка» оленеводов. Тут у каждой семьи пятнадцать – двадцать оленей.
Не самое простое дело – повалить самого сильного…
Булькает крепкий чай в закоптелом чайнике. В соседней юрте ударил бубен. Табун оленей стоит почти рядом с костром. Двое мальчишек играют около табуна. Один бежит, несет над головой олений череп с рогами, другой учится бросать чаут. Отец у костра приподнялся, глядит… К огню повернул лицо: что скажет о его сыне олений доктор? Олений доктор Валентин Лазебный на тысячу километров по этой тундре в каждом табуне желанный гость, хороший друг в каждой юрте.
– Слушай, Лазебный, чаю хочешь? Хочешь, еще олешка будем колоть? Однако, хочешь, а?
Без оленя нет жизни в тундре.
Пустая юрта пахнет давним, холодным дымом и кислой кожей. Мы лежим в спальных мешках. Под головой, повернешься – скрипит старая кожа седла. Ветер нашел худобу в юрте – шевелит пламя свечи. В темноте ходит старик с бубном: «Одо-одо-до-о-ой-до!..» Всю ночь одна тягучая песня. Встретившись с нами днем, старик весело ткнул себя пальцем в грудь:
