На коридоре было тихо, светло и непривычно просторно. Впереди меня уже выстраивалась вереница и колеблющейся линией двинулась вдоль стены. Открылась коридорная дверь — все уже на верхней площадке лестницы, ярко освещенной большой лампой (электричества в «Новинке» не было).
Шура махнула рукой — мы замерли у куба, только двое (кто именно — не помню) стали у двери в «следственный» коридор, на случай, если надзирательница вздумает выйти на площадку.
Тарасова подошла к лампе — она вспыхнула и погасла. Серый свет заполнил лестницу, а через большое окно со двора легли яркие пятна от ацетиленового фонаря. Сильный ветер раскачивал его, и свет бегал по стене, по перилам, по широким чугунным ступенькам. И, следя за этим светом, стараясь слиться со стеной, бесшумной цепью замелькали тени. Одна за другой, пригибаясь на поворотной площадке, соскользнули в 1-й этаж.
Здесь снова к волчку правой двери отошли двое — Нина и Шура: они стерегут Лидию Ивановну. В глазок видна вся она, сонно сидящая у постового стола. Ее спокойствие — половина нашего успеха, 50 % выигрыша.
Напротив, в «малом срочном», в это время вязали Федотову. Она дремала, когда к ней подошли, очень испугалась, но не оказала никакого сопротивления, только шептала: «скорее, скорее!». Ее аккуратно и быстро спеленали.
Зина выглянула на площадку, махнула рукой.
Сверху сбежали двое часовых; последней вошла Нина, закрыла дверь коридора и стала у внутренней ее стороны — на случай, если Лидия Ивановне все-таки выйдет и захочет прийти в «малый срочный». Все стояли уже в две шеренги на 5-ти ступеньках, которые вели к железной двери, соединявшей коридор со следовательской комнатой.
У поста, спеленутая бинтами, лежала Федотова. Рот ее был завязан, на большие глаза набегали слезы. Видно, что она сильно испугалась. Проходя, кто-то снял со стула ее шаль — пригодится. Другая добавила:
— И юбку тоже — у Анны Павловны нет.
Сняли синюю шерстяную юбку, отдали Анне Павловне.
— Настенька, не сердитесь, очень уж нужно! Она улыбнулась глазами.
У железной двери — смертная черта: ключ к ней не примеряли и не знали — подойдет ли, отворит? Тарасова вкладывает в скважину… раз, другой — не цепляет! В третий раздается отчаянный скрежет и одновременно ее возглас:
— Боже мой, все пропало!
— Что вы, опомнитесь, замолчите!
Гельма вырвала у нее ключ, энергичный поворот — и дверь открыта.
В следовательской комнате, длинной и узкой, пересчитали друг друга возбужденными глазами. Все…
Уже половина пути пройдена, и железная дверь между нами.
Гельма отдала мне ключ:
— Слушайте хорошенько, без нужды не запирайте. Это значит, что я остаюсь сторожем у железной двери и при малейшем признаке тревоги захлопну ее, запру двойным поворотом — и спасайся кто может! Не делаем этого сразу, чтобы не производить лишнего шума — стук тяжелой двери слышен далеко по гулким коридорам.
Я вложила ключ в замок, приникла глазом к волчку и, как рулевой у штурвала, оглохла и ослепла ко всему, что происходило за моей спиной.
А там разыгрывался последний акт.
Решетчатая дверь в конце продольной стены комнаты соединяла ее с конторой, так что всякий, подошедший к ней, был виден постовой надзирательнице, которая сидела у стола посередине конторы. Мы это знали и загримировали Гельму под начальницу, нарядили ее в черное пальто и большую шляпу. Тарасова, идя по уставу впереди, отперла ей дверь, и она пошла прямо на сонную Веселову. Та подняла навстречу голову — в этот момент Гельма схватила ее за горло. Зина, Наташа, Нина, бросились на помощь. Дикий заглушённый вопль, потом мычание… Большая сильная женщина, охваченная бессмысленным страхом, забилась, как под ножом. Полетел стул, клубок тел завертелся по полу. Ее успокаивали, просили, грозили — все напрасно: остановиться она, очевидно, не могла и замолчала только, когда ей забинтовали рот.
В это время я почувствовала, что Маруся, руку которой я не выпускала, начинает дрожать, как в лихорадке.
— Сейчас закричит! — мелькнула страшная мысль. Я в ярости обернулась к ней:
— Маруся, я вас убью! Перестаньте дрожать!
Маруся глотнула воздух, дернулась, но дрожать перестала. Маня, которая все время рвалась в бой, убежала, наконец, в контору, остальные тоже ушли, и мы остались вдвоем.
Наконец, кто-то заглянул:
— Что-же вы? идите!
В конторе было чисто, прибрано, по казенному уютно. Поблескивал телефон, тикали стенные часы. Все чего-то ждали.
Мы принялись деловито распределять туфли из мешков. В это время через окно по стене промелькнул яркий свет, и Нина сказала:
— Дорога свободна, можно идти.
Это товарищи с воли, поняв по прикрученной лампе в конторе нашу удачу, электрическим фонариком давали знать, что можно выходить.
Почти сейчас же щелкнул американский замок: вышли первые две группы — трое направо, четверо налево. Спустя две минуты двинулись и мы.
Проходя через сени, я почти наступила на дежурного ночного надзирателя: раскинувшись на ларе, он спал богатырским сном, толстое лицо его было налито кровью, а воздух кругом полон сивушного духа.
Дверь открылась и захлопнулась за нами — мы были на свободе.
Случилось все это в ночь под 1 июля 1909 года, двадцать лет тому назад.
* * *
P.S. Рассказ о дальнейших наших приключениях мог бы составить толстую интересную книгу.
10 человек и Тарасова попали за границу, трое — Иванова, Шишкарева и Карташева — были арестованы в первые два дня; их освободила февральская революция. Арестованы также и судились с ними наши благородные помощники с воли.[239]
Дожили до настоящего времени 8 человек: Гервасий, Иванова, Иткинд, Клапина, Корсунская, Матье, Никитина и Тарасова.
СПИСОК лиц, бежавших в ночь с 30-го июня на 1-е июля 1909 г. из Моск. Губернск. Женской тюрьмы.
И. Морчадзе (С. Коридзе). Организация побега 13 политических каторжанок// Каторга и ссылка. 1929. № 7. С. 94–99, 104–105.
УКАЗАТЕЛЬ
ТЕРРОРИСТИЧЕСКИХ АКТОВ, СОВЕРШЕННЫХ ЖЕНЩИНАМИ — УЧАСТНИЦАМИ ЭСЕРОВСКИХ БОЕВЫХ
1903, 27 мая — Ф. М. Фрумкина, будучи арестована в Киеве по делу о постановке типографии, во время допроса пыталась ножом перерезать горло начальнику Киевского жандармского управления генералу В. Д. Новицкому, но лишь оцарапала ему шею. Была приговорена к 11,5 годам каторги. В 1906 г. вышла на поселение; бежала. 28 февраля 1907 г. арестована в Москве в Большом театре с револьвером в руках по обвинению в покушении на московского градоначальника А. А. Рейнбота. Находясь в Бутырской тюрьме, стреляла в начальника тюрьмы Багрецова и ранила его в руку. Казнена 1 июля 1907 г.
