«Я и сейчас вижу свет этих удивительных, глубоко сидящих глаз. Они сияли, точно две лампадки. Такого непрерывного сияния я никогда ни у кого не видела. И у обыкновенных людей глаза могут иногда вспыхивать, загораться лучами, то темными, то светлыми. Из глаз отца Иоанна лучи струились непрерывно. Я тогда не подозревала, не способна была понять, что это отражение непрерывного внутреннего сияния.
…В нем было много светской обходительности. Мы это почувствовали в первый же вечер, когда важные гости еще не съехались и в гостиной, кроме нас, были только отец Иоанн и его старый товарищ по академии, отец Орнатский из Петербурга. Они давно не видались, отец Иоанн обрадовался этой встрече, обнял и расцеловал своего однокашника. Они вспоминали студенческие проказы, когда они по ночам украдкой бегали на концерты и перелезали через высокие стены Александро-Невской лавры, чтобы не попасться на глаза инспектору. Оба священника наслаждались веселыми воспоминаниями своей юности, а мы наслаждались, слушая их, глядя на помолодевшие их лица. Наша незатейливая гостиная потеплела, сделалась еще уютнее. Потом отец Иоанн замолчал. Лицо его переменилось. Он ушел в себя. Мы не поняли, в чем дело, но папа понял. Быть может, светлый гость заранее предупредил его о часах своей молитвы. Папа подошел к батюшке:
– Если угодно, батюшка, я провожу вас в сад. Уже темнеет.
Они вышли вместе на балкон и сошли в аллею. Отец Иоанн особенно любил молиться под открытым небом и, вероятно, еще днем, когда папа показывал ему свою усадьбу, выбрал себе нашу липовую аллею, нашу зеленую колоннаду, как естественную молельню. Туда уходил он каждый вечер и возвращался из сада с лицом утомленным и счастливым» (А. Тыркова-Вильямс. То, чего больше не будет).
«Помню его подвижное, нервное лицо народного типа с голубыми, очень живыми и напряженными глазами. Разлетающиеся, не тяжелые, с проседью волосы. Ощущение острого, сухого огня. И малой весомости. Будто электрическая сила несла его. Руки всегда в движении, он ими много жестикулировал. Улыбка глаз добрая, но голос неприятный, и манера держаться несколько вызывающая.
…В просвещенном обществе (довоенном) к нему было неважное отношение. Общество это далеко стояло от религии и духовной жизни. Оценить редкостное и поразительное в отце Иоанне оно не могло. Предубеждение говорило, что ничего такого вообще быть не может, все это лишь для невежд. И не без высокомерия указывалось, что вот вокруг него всегда какие-то кликуши – отец Иоанн не весьма благополучен, от него отзывает изуверами и изуверками.
Во всем этом правдой было только то, что он преимущественно имел дело с простым народом и обладал могучею силой экстаза. Она давала ему власть над толпой. И его проповеди и службы оказывали безмерное действие, в котором было величие, но крылась и опасность: восторг принимал иногда нездоровые формы. На некоторые слабые, болезненные натуры (чаще всего женские) отец Иоанн влиял слишком сильно, как-то сламывал их. Нервная сила уж очень в нем преобладала – в этом смысле он был человеком не афонского склада.
Действие его на массы изображает отец В. Ш. [В. Шустов. – Сост.] – описывая заутреню и общую исповедь в кронштадтском соборе.
Глухой, ранний час – около пяти. Еще темно. Собор, вмещающий несколько тысяч человек, уже полон, в нем давка. У амвона решетка, чтобы сдерживать напор толпы. Отошла утреня; отец Иоанн прочел молитвы перед исповедью, сказал о покаянии и громко (тем самым пронзительным и резким голосом) крикнул:
– Кайтесь!
Подымается нечто невообразимое. Вопли, крики. Особенно усердствуют женщины.
Выкрикивают тайные грехи, стараются кричать как можно громче, чтобы батюшка услышал и помолился за них. А отец Иоанн в это время на коленях молится пред алтарем. Крики переходят в плач и рыдания. Так – с четверть часа. Наконец отец Иоанн поднялся с колен – пот катился по его лицу, – вышел на амвон и прочитал разрешительную молитву, обведя все людское море движением епитрахили. Началась литургия.
Все грандиозно и в дальнейшем: служба двенадцати священников, двенадцать огромных чаш и дискосов на престоле, служение самого отца Иоанна – очень нервное, некоторые слова выкрикивал он „дерзновенно“. И с 9 часов утра до 2 часов 30 минут дня этот несильный телесно человек, как бы несомый особым подъемом, держит в руках чашу и причащает – человечество непрерывно приливает к нему и отливает, облегченное, очищенное.
Но вот и темные черты: „иоаннитки“, последовательницы секты, считавшей его за Спасителя, вторично сошедшего на землю. Отец Иоанн не давал им причастия. „Проходи, проходи, – говорил он, – ты обуяна безумием, я предал вас анафеме за богохульство“. Но отделаться от них не так-то было легко. Они, как безумные, лезли к чаше, так что городовым приходилось их оттаскивать. Мало того, при каждом удобном случае они кусали его, стараясь причаститься каплей его крови!
…Русская народная природа очень сильно была в нем выражена, эти голубые, совсем крестьянские глаза, полные ветра и полей, наверное, действовали неотразимо – особенно когда горели любовью и молитвой. Отец Иоанн являлся своего рода Николой Угодником, ходатаем и заступником, к нему можно обратиться в горе, беде, в болезни – он поможет. Недаром всюду, где он появлялся, собиралась толпа – так было и всегда с существами, как он» (Б. Зайцев. Из дневника).
«Весь русский православный народ чтил отца Иоанна как праведника, верил в его молитвы и предстательство пред Богом. Его знали даже в самых глухих уголках нашей родины, знали люди всех званий и состояний, и для всех их он был светочем веры и жизни. Тысячи людей не предпринимали ничего важного без его благословения и без мысли, одобрит ли это „дорогой батюшка отец Иоанн Кронштадтский“… Отовсюду люди несли к нему свои скорби и слезы, свои страдания и сомнения, прося его совета, поддержки, наставления, – и его доброе сердце, окрыленная душа были открыты для всех. Никому не было тесно в его любви. И православные, и лютеране, и католики, даже магометане и евреи – все были обласканы и ободрены благоуветливым отцом Иоанном Кронштадтским.
…Отцу Иоанну дарована была великая сила христианского духа – дар помогающей и исцеляющей молитвы. От небес приял он Божественную благодать этой молитвы и ею научал всех поклоняться в Троице славному Единому Богу-Человеколюбцу. Пусть иной любитель чистоты оспаривает преимущество у отца Иоанна, но невозможно было состязаться с ним в молитвенной ревности. Он умел молиться, как никто другой. Он воодушевлял всех своей огненной молитвой. Это было великое служение церкви Божией. Оно дается избранным, отверзающим двери жизни» (Свящ. Иоанн Филевский).
