занять во многом символический трон спустя десятилетия после того, как Японская империя потерпела огненное поражение? История императрицы заинтересовала меня еще больше: Дочь богатого промышленника, она получила образование в католической школе и окончила колледж со степенью по английской литературе; она также была первой простолюдинкой в двадцатишестисотлетней истории Хризантемового трона, вышедшей замуж в императорскую семью — факт, который привлек к ней внимание японской общественности, но, по слухам, вызвал разногласия с ее родственниками. В качестве подарка на прощание императрица подарила мне сочинение, написанное ею для фортепиано, с удивительной откровенностью объяснив, как любовь к музыке и поэзии помогла ей пережить приступы одиночества.
Позже я узнал, что мой простой поклон пожилым японским хозяевам привел консервативных комментаторов на родине в ярость. Когда один малоизвестный блоггер назвал это "изменой", его слова подхватили и усилили в основной прессе. Услышав все это, я представил себе императора, погруженного в свои церемониальные обязанности, и императрицу с ее изящной, седеющей красотой и улыбкой, навевающей меланхолию, и задался вопросом, когда именно столь значительная часть американских правых стала настолько напуганной и неуверенной в себе, что полностью потеряла рассудок.
Из Токио я отправился в Сингапур на встречу с лидерами десяти стран АСЕАН. Мое посещение не обошлось без потенциальных разногласий: Мьянма, один из членов АСЕАН, более сорока лет управлялась жестокой, репрессивной военной хунтой, и президенты Клинтон и Буш отклонили приглашения встретиться с группой, если Мьянма будет включена в ее состав. Однако, на мой взгляд, отчуждать девять стран Юго-Восточной Азии, чтобы выразить неодобрение одной, не имело особого смысла, тем более что Соединенные Штаты поддерживали дружеские отношения с рядом стран АСЕАН, которые вряд ли можно назвать образцами демократической добродетели, включая Вьетнам и Бруней. В отношении Мьянмы Соединенные Штаты ввели всеобъемлющие санкции. Мы решили, что наш лучший шанс повлиять на ее правительство, помимо этого, будет заключаться в проявлении готовности к переговорам.
Премьер-министром Мьянмы был мягко воспитанный, эльфийский генерал по имени Тейн Сейн, и, как оказалось, мое общение с ним не зашло дальше краткого рукопожатия и не вызвало особого ажиотажа. Лидеры стран АСЕАН выразили энтузиазм по поводу нашего послания о возобновлении взаимодействия с США, а азиатская пресса подчеркнула мои детские связи с регионом — впервые для американского президента, что, по их словам, проявилось в моем пристрастии к местной уличной еде и способности поприветствовать президента Индонезии на языке бахаса.
По правде говоря, я забыл почти весь свой индонезийский язык, кроме простых приветствий и заказа блюд из меню. Но, несмотря на долгое отсутствие, я был поражен тем, насколько знакомой показалась мне Юго-Восточная Азия с ее томным, влажным воздухом, ароматами фруктов и специй, тонкой сдержанностью в общении людей. Однако Сингапур, с его широкими бульварами, скверами и высотными офисными зданиями, вряд ли был той опрятной бывшей британской колонией, которую я помнил с детства. Даже в 1960-х годах он был одной из историй успеха в регионе — город-государство, населенный малайцами, индийцами и китайцами, который благодаря сочетанию политики свободного рынка, компетентности бюрократии, минимальной коррупции и печально известной строгости политического и социального контроля стал центром иностранных инвестиций. Но глобализация и более широкие тенденции роста в Азии привели к тому, что экономика страны взлетела еще выше. С его изысканными ресторанами и дизайнерскими магазинами, заполненными бизнесменами в костюмах и молодыми людьми, одетыми по последней моде хип-хопа, богатство, выставленное напоказ, теперь соперничало с богатством Нью-Йорка или Лос-Анджелеса.
В некотором смысле Сингапур оставался исключительным: Большинство других стран АСЕАН по-прежнему боролись с различными уровнями укоренившейся бедности, равно как и их приверженность демократии и верховенству закона оставалась крайне неравномерной. Однако их объединяло одно — изменение их представления о самих себе. Люди, с которыми я разговаривал — будь то главы государств, бизнесмены или правозащитники — по-прежнему уважали американскую власть. Но они больше не рассматривали Запад как центр мира, в котором их собственные страны неизменно играют второстепенную роль. Вместо этого они считали себя по меньшей мере равными своим бывшим колонизаторам, а их мечты о своем народе больше не ограничивались географическими или расовыми рамками.
С моей точки зрения, это было хорошо, это было продолжением веры Америки в достоинство всех людей и выполнением обещания, которое мы давно дали всему миру: Следуйте нашему примеру, либерализуйте свои экономики, и, надеюсь, ваши правительства и вы тоже сможете разделить наше процветание". Как Япония и Южная Корея, все больше и больше стран АСЕАН верили нам на слово. В мои обязанности как президента США входило следить за тем, чтобы они играли честно — чтобы их рынки были открыты для нас так же, как и наши рынки для них, чтобы их дальнейшее развитие не зависело от эксплуатации их рабочих или уничтожения окружающей среды. Пока они конкурировали с нами на равных, я считал прогресс Юго-Восточной Азии тем, что Америка должна приветствовать, а не бояться. Сейчас я задаюсь вопросом, не в этом ли причина того, что консервативные критики находили столь неприятным в моей внешней политике, почему такая незначительная вещь, как поклон японскому императору, могла вызвать такую ярость: Я не казался, как они, напуганным мыслью о том, что остальной мир догоняет нас.
Шанхай — наша первая остановка в Китае — показался нам Сингапуром на стероидах. Визуально он соответствовал ожиданиям: разросшийся современный мегаполис с двадцатью миллионами какофоничных душ, каждый дюйм которого кипит торговлей, движением, строительными кранами. Огромные корабли и баржи, груженные товарами для мировых рынков, скользили вверх и вниз по Хуанпу. Толпы людей прогуливались по широкой речной аллее, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться футуристическими небоскребами, которые тянулись во всех направлениях и ночью были такими же яркими, как Лас-Вегас Стрип. В богато украшенном банкетном зале мэр города — новичок в коммунистической партии, который своим сшитым на заказ костюмом и бойкой изысканностью почему-то напомнил мне Дина Мартина — сделал все возможное для обеда нашей делегации с китайскими и американскими бизнес-лидерами, с редкими деликатесами и винными парами, которые могли бы подойти для свадьбы высшего класса в отеле Ritz. Реджи Лав, мой постоянный помощник, был больше всего впечатлен официантами, состоящими из потрясающих молодых женщин в струящихся белых платьях, стройных и высоких, как модели на подиуме.
"Кто бы мог подумать, что коммунисты так выглядят", — сказал он, покачав головой.
Противоречие между официальной идеологией Китая и столь явным проявлением богатства не было затронуто, когда в тот же день я встретился с несколькими сотнями студентов колледжа на городской ратуше. Китайские власти, опасаясь
