Ознакомительная версия.
– Аплодисменты пусть себе, но ведь еще и советы дают!
* * *
«Старой гвардии», воспитанной на блестящих образцах игры Ермоловой, требованиях Станиславского, текстах классических пьес, было трудно подстраиваться к новым требованиям соцреализма, они покидали сцену.
Раневская страдала:
– Скоро останусь только я, да и то потому, что никто из современных актрис не желает играть роли старух.
* * *
– Великие актрисы играли так, что зрители вообще не замечали их костюмов или грима. Как и декораций на сцене. А теперь если не раскрасили, как клоуна, и не расцветили сцену, как ярмарку даже в драме, то зритель рискует уснуть, если не уйдет после первого акта.
* * *
– Очередь перед кассами театра вовсе не означает, что спектакль хорош, актеры талантливы, а режиссер гениален. Может, просто играет кто-то, намозоливший глаза в кино, или в бомонде пронесся слух, что спектакль в этом сезоне в моде.
Или сам театр непременно надо посетить, когда бываешь в Москве впервые.
Обидно – в Большой не ради балета ходят, а чтобы сказать, что видел «Лебединое озеро».
* * *
– Хорошо, что Чехов не дожил до наших дней, иначе непременно принял бы яд, сходив всего лишь на одну постановку его пьесы.
* * *
Раневская говорила ушедшему на пенсию актеру:
– Вы должны быть счастливы, что не пришлось играть в производственных пьесах, где вместо монолога Гамлета нужно произносить монолог передовика производства.
* * *
– Театр заменил страдания на сцене изображением этих страданий. Зритель ответил тем же – теперь в зале не плачут, а изображают эмоции.
* * *
– Театр все больше превращается в отдел пропаганды. Раньше тоже пропагандировали, но хоть разумное, доброе, вечное. А теперь все больше развлекают и перевирают то, что делали до них.
* * *
– Страшный сон современного режиссера – нахмуренные брови чиновника, принимающего спектакль.
А ведь должно быть иначе: нахмуренные брови Станиславского, не принимающего его халтуру.
* * *
– Сейчас в актеры может идти каждый, даже тот, у кого ни таланта, ни голоса. И раньше шли, да только публика освистывала, и уходили. А теперь профсоюз не позволит уволить самую бездарную бездарь, если та зачислена в штат театра.
* * *
– Сейчас режиссеры в театрах, как дети в песочнице, – сами нового создать не могут, так портят то, что уже сделано до них.
* * *
– На сцене сквозняки, зал пустой, микрофоны не работают… Пора заканчивать репетицию!
* * *
– Храм искусства скоро превратится в политический бордель!
Завадский в ответ шипит:
– Думайте над тем, что говорите, Фаина Георгиевна!
Та неожиданно соглашается:
– Вы правы, это просто бордель, и ему даже превращаться не нужно.
* * *
– В зрительном зале нужно поменять кресла.
– Это еще зачем? – подозрительно щурится Завадский.
– Подголовники нужны высокие.
– Фаина Георгиевна, с задних рядов и без того сцену плохо видно.
– Еще одна производственная пьеса, и в театр будут ходить только те, кому дома выспаться не дают. А спать удобней с подголовником.
* * *
– Боже мой! Скоро докатимся до того, что «Дядю Ваню» будем ставить в декорациях скотного двора, а играть в ватниках, чтобы соответствовать названию и духу времени.
* * *
– Стремление режиссеров все осовременить может уничтожить театр быстрей самых жестких запретов и чиновничьей дури. Разве можно ставить на современный лад классические пьесы?
* * *
– Так и хочется нарисовать огромный транспарант «Не троньте Чехова!», – жалуется Раневская.
* * *
– Вчера была приятно удивлена.
Зная, что Раневская ходила на спектакль в другой театр, Завадский несколько ревниво интересуется:
– Чем это?
– Оказывается, бывает хуже, чем у нас.
* * *
– Фаина Георгиевна, какие спектакли вы советуете посмотреть?
Раневская вздыхает:
– Вы не сумеете. Не получится.
Чиновник, уязвленный одним только подозрением, что он не способен достать куда-либо билеты, морщится:
– Ну, почему же, я все могу.
– Тогда достаньте и мне билет на Качалова!
Понадобились пара мгновений, чтобы самоуверенный тип сообразил:
– Фаина Георгиевна, но Качалов же умер?!
– Я же говорю, что не сможете. Вы не Господь Бог.
* * *
– В стране столько талантов, но почему же в актеры идет сплошная бездарь?!
Раневскую возмущало нежелание молодых актеров полностью выкладываться на репетициях.
– Для кого вы себя бережете?!
* * *
– Новый спектакль обойдется Завадскому куда дороже прежних.
– Это почему? – недоверчиво интересуется Марецкая, зная, что декорации на сей раз самые простенькие, костюмы тоже, даже программки напечатаны на серой бумаге.
– Именно потому. Заманить зрителей на этакую серость можно будет только раздавая контрамарки принудительно или к продуктовым наборам в нагрузку.
* * *
Скоро третий звонок, а зрительный зал наполовину пуст.
За кулисами паника: что случилось, ведь до сих пор спектакль пользовался успехом, хотя аншлаги не собирал. Наконец, кто-то из актеров соображает:
– В фойе Раневская! Пока она оттуда не уйдет, зрители в зал не пойдут.
Действительно, Раневская, решившая посмотреть спектакль как все остальные зрители – из партера, купила билет и пришла.
Режиссер по громкой связи сообщает, что пора в зал.
В зале повторяется нечто похожее – зрители-то расселись, но по рядам ходят программки, которые передают Фаине Георгиевне, чтобы подписала, и обратно, большинство голов повернуты от сцены в ее сторону.
Тогда Раневскую решают вызвать на сцену, чтобы не отвлекала тех, кто в зале.
– Раневская, на сцену. Скоро ваш выход! – вещает помощник режиссера.
Проблема состояла в том, что Раневская пришла посмотреть, как миссис Сэвидж играет Вера Марецкая. В результате Марецкая весь спектакль просидела в своей гримерке, надув губы, а Раневская играла на сцене. Зрители решили, что это такая режиссерская задумка.
Позже Раневская «уступила» роль Марецкой, а потом Любови Орловой.
* * *
– Еще немного, и зрителей будет больше в анатомическом театре, чем в нашем.
* * *
– В театре соцреализм. Чем он отличается от просто реализма? Если у нас в стране социализм, так любой реализм должен быть социалистическим.
Ролей! Ролей! – этот возглас Раневская с полным правом могла бы издавать ежедневно. Великая актриса играла очень мало, для нее не писали роли специально, да и в написанных пьесах тоже не находилось.
Как она завидовала белой завистью тем, кто был загружен работой, занят в спектаклях!..
Режиссеры, даже если понимали это, предпочитали не связываться, помня о непростом характере требовательной актрисы.
* * *
– Дурной характер Завадского куда тяжелей моего!
– Ты уверена, Фаина? – сомневается Марецкая.
– Конечно! Я свой переношу легко, а его трудно.
* * *
– Куда едет отдыхать Завадский, когда пойдет в отпуск?
– Кажется, в Крым, – отмахивается Марецкая. – А тебе зачем?
– Хоть бы раз поехал в местный санаторий.
– Зачем? – снова вопрошает Марецкая.
– Крым для меня дорог, а в санатории я бы ему отпуск испортила с удовольствием.
* * *
– Есть разные народные артисты.
– Чем?
– Одни отдыхают в Крыму, другие у тещи на даче, третьи, как я, норовят в санаторий угодить.
– Езжай и ты в Крым, в чем дело? – пожимает плечами Марецкая.
– Не могу. Меня обчистят еще по дороге, в море я непременно утону, а когда буду возвращаться, в поезде простыну и домой вернусь с насморком.
* * *
Раневская рассказывала:
– Инициативный дурак страшен везде, в театре тоже. Неделю назад в спектакле «Странная миссис Сэвидж» вместо кресла на сцену огромный диван вытащили. Половину спектакля только и думала, как бы по неосторожности синяков не наставить, обходя это чудовище. После спектакля спрашиваю, мол, зачем поставили? Рабочий отвечает:
– Дык вам же лучше хотели. Чтоб сидеть вольготней было.
– А ходить как?! Вы же места не оставили совсем!
Советуют:
– Не ходили бы. Сядьте и сидите, а речь вашу и так услышат, кто захочет.
И смех, и грех. Хотели как лучше, а получилась глупость. Вчера перед началом спектакля заглянула на сцену – монстр снова стоит. Требую, чтоб убрали, отвечают, что теперь этот реквизит к этому спектаклю приписан, чтобы Раневской угодить. Пока добилась, чтобы утащили, минут пятнадцать прошло, даже занавес задержали. Снова слух прошел, что Раневская капризничает, мебель заставляет на сцене менять. И ведь никто из актеров не заступился, словно у них синяков не было…
Ознакомительная версия.
