Ознакомительная версия.
Ему был оказан любезный прием: кардинал встретил его с подобающим почтением к его чину посла и самолично сопроводил к королю. Воспользовавшись этим, Макиавелли изложил кардиналу точку зрения Флоренции на недавние события. При беседе с королем кроме кардинала присутствовали Тривульцио и очень опасный противник Флоримон Роберте, бывший «министр финансов» Карла VIII, советник, не знающий себе равных, полиглот (он знал немецкий, испанский и итальянский языки), знаток в международных делах. Присутствующие, вежливо кивая, выслушали Макиавелли, затем сам король ответил ясно и недвусмысленно: гасконцы вели себя неподобающе и будут наказаны, но это дело касается интересов Флоренции, а французы только помогали ей по собственной ее просьбе, и потому все расходы, связанные с кампанией, она должна нести сама, о чем между ними в Милане и был заключен договор (Capitoli). Конечно, Макиавелли надеялся на совсем другой ответ… Он попытался переубедить короля: Французское королевство, богатое и процветающее, могло бы оплатить прошлые расходы и даже сделать еще один шаг навстречу Флоренции – окончательно овладеть Пизой… Тогда можно будет обо всем договориться, а уж за Флоренцией дело не станет, она, слово чести, оплатит все издержки похода! Но король ответил отказом: предварительным условием был возврат прошлых долгов и выплата жалованья швейцарцам. На этом переговоры закончились, и король назначил флорентийцам встречу в Монтаржи, куда двор должен был переехать через три дня: там, выразил надежду монарх, флорентийцы, может быть, будут сговорчивее… Но перемена обстановки не повлияла на ход дела, оба лагеря стояли на своих позициях; ни кардинал Руанский («Роано», как его называет в письмах Макиавелли), ни король не могли понять, почему после ухода швейцарцев и гасконцев Флорентийская республика не посчитала своим долгом завершить взятие Пизы. И наконец, почему она (вечный вопрос) не хочет выплатить жалованье несчастным швейцарцам? На эти вопросы не было ответа, и наши герои, ограниченные своим мандатом, могли только слать донесения Синьории в ожидании новых указаний, надеясь получить более широкие полномочия и приступить к полноценным переговорам.
А пока надо было следовать за двором… Положение Макиавелли, не имевшего личного состояния, было отчаянным, о чем можно судить по сохранившимся прошениям, которые он адресует Синьории. Он снова вынужден оплачивать расходы из своего кармана: «Я уже истратил из собственных средств 40 дукатов, – пишет он, – и поручил своему брату Тотто занять еще 60». Однако в этой ситуации были и свои положительные стороны; французский двор постепенно раскрывал ему свои тайны: «Двор его величества [Людовика XII] не велик по сравнению со двором его предшественника [Карла VIII] и на треть состоит из итальянцев». К великому удивлению Макиавелли, здесь можно было встретить миланцев, неаполитанцев, венецианцев, приехавших искать заступничества от турок, пизанцев; все они интриговали против Флоренции, как брат недавно казненного Вителли… Все это почтенное общество собралось здесь, ища опору в союзе с самым могущественным государством своего времени, и, кочуя вместе с королевским двором, варилось в этой отравленной враждой атмосфере.
Если говорить о миссии Макиавелли и делла Казы, то положение их все более осложнялось: король ждал от Флоренции новых шагов, но республика, не имея средств, не была к этому готова. Двум бедным послам ничего не оставалось, как повторять снова и снова одни и те же предложения. В середине августа после очередной встречи флорентийского посольства с представителями двора, еще более бурной, чем обычно, Макиавелли пишет без обиняков, не прибегая к казенным оборотам, предупреждение Синьории: бессмысленно вечно говорить о «верности Флоренции французской короне…», манить тем, чего «король мог бы ожидать от Синьории, если бы мы были сильны, и какую защиту и опору величие Флоренции дало бы государству, которое будет у его величества в Италии». Времена изменились, и ныне отношения определяются балансом сил, а не эмоциями: «Все это бесполезно, потому что французы и смотрят на вещи другими глазами, и судят иначе, чем тот, кто не был здесь. Они ослеплены своим могуществом и сиюминутными интересами и почитают только тех, кто хорошо вооружен и готов платить им деньги». Но Синьория продолжала тешиться иллюзиями и полагала, памятуя о былом влиянии Флорентийской республики, что ей легко будет одурачить отсталых варваров… Она была глуха к настойчивым увещеваниям Макиавелли, который все больше тяготился своим двусмысленным положением. Он не имел официального статуса oratore (посла) – Синьория ограничивала его полномочия узкими рамками одной конкретной миссии: «Наш чин, наши личные свойства, да и отсутствие у нас права предлагать то, что могло бы прийтись по нраву французам, – все эти обстоятельства окончательно погубят дело». Он просил прислать ему в помощь послов, более свободных в своих решениях, но Синьория не предпринимала никаких действий. Надо сказать, что во Флоренции не было большого числа желающих принять участие в этой миссии, заранее обреченной на провал. Возможные кандидаты исчезали под разными предлогами один за другим. Первым был известный юрист Франческо Пепи, за ним – Лука Альбицци и дипломаты с многолетним опытом Бернардо Ручеллаи и Джованни Ридольфи… Но дело не двигалось с места. Тем временем обстановка при дворе все более накалялась. Еще одной проблемой было отсутствие денег. 3 сентября средств уже не хватало даже на отправку курьера. Макиавелли и делла Каза отправили Синьории письмо, угрожая немедленно уехать и информируя о том, что дела пришли в полное расстройство: Флоренция оказалась на грани разрыва отношений с Францией, и Макиавелли писал, что не желает «быть свидетелем того, как распадается дружба, которой искали, которую сохраняли такою ценою, на которую возлагали такие надежды». Что до короля, то он оставался верен себе, и вскоре стало известно, что «его величество уедет на несколько дней насладиться охотой». Главное увеселение монархов – королевская охота – было сопряжено с опасностями, и вскоре пришла новость, что король неудачно упал с лошади «на скаку»… И двор, не медля, отправился в Мелен, куда король пожелал переехать, чтобы поправить свое здоровье.
20 сентября Синьория расписалась в своей полной беспомощности: у нее нет посла для отправки с миссией к французскому двору, она не знает, какие полномочия можно ему дать, и, наконец, у нее нет больше средств… Потеряв всякое терпение, Франческо делла Каза бросил миссию и уехал в Париж «на лечение»… Между тем двор отбыл в Блуа, где Макиавелли, оставшись один, выбивался из последних сил, пытаясь умерить нетерпение кардинала Руанского. Ситуация все больше обострялась: Макиавелли внезапно узнал о появлении при дворе нежелательного соперника – неаполитанского «секретаря», приехавшего для подписания договора, очевидно идущего во вред интересам Флоренции. Не считая того, что влияние папы, который был намерен создать в Романье государство под управлением своего сына, герцога Валентино, постоянно росло: «Король потворствует папе во всем, и в большей мере оттого, что его величество не хочет открыто выступать против его неуемных желаний, а вовсе не оттого, что желает понтифику победы». Но удовлетворится ли семейство Борджа Романьей? Все свидетельствовало против этого, тем более что герцог Валентино не скрываясь говорил, что будет способствовать возвращению во Флоренцию клана Медичи, а точнее, приведет к власти Пьеро Медичи. Только Франция способна была умерить его аппетиты, а Флоренция ничего не делала, чтобы сохранить ее поддержку. Единственным выходом было раздавать обещания от имени нового посла, который не сегодня завтра пустится в дорогу, чтобы уладить дело со швейцарцами.
26 сентября двор по-прежнему оставался в Блуа. Финансовое состояние Макиавелли было плачевным, и он извещал об этом Синьорию: «Я живу на постоялом дворе, содержу трех лошадей и не могу обходиться без денег!» В Италии события развивались стремительно, опасность была все ближе. Герцог Валентино занимал все новые территории, и вскоре стало известно, что он без боя захватил города Римини и Пезаро у самых границ Тосканы. Это образумило Синьорию, и она объявила о немедленной отправке большой суммы денег для швейцарцев и прибытии нового посла Пьерфранческо Тозинги, который должен был выехать во Францию 16 октября. После отъезда Франческо делла Каза Макиавелли обрел свободу действий. Получив добрую весть, он вскочил на коня, поскакал к кардиналу Руанскому, который находился в 8 лье (35 километрах) от Блуа, и тут же сообщил ему о «вероятном» прибытии нового представительного посольства. Несколько раздраженный этой театральной сценой с участием юнца, которого Флоренция направила к нему послом, кардинал, приняв к сведению сказанное, отвечал ему с известной долей сдержанности: «Ты сообщил нам об этом. Это правда. Но мы умрем до приезда твоих послов… Однако мы сделаем все, что потребуется, чтобы кое-кто другой умер раньше нас…» Этот разговор состоялся 11 октября. В Нанте, куда перебрался двор, Макиавелли с радостью сообщил по-настоящему хорошую новость: аванс в 10 000 флоринов в счет невыплаченного жалованья (в размере 35 000 флоринов) был официально отправлен швейцарцам. Это стало реальным шагом навстречу союзнику. Французы оценили его по достоинству и немедля послали к герцогу Валентино сказать, чтобы он более не чинил урон флорентийцам, что герцог крепко запомнил. Во время одной из бесед по поводу опасной политики Чезаре Борджа между Макиавелли и кардиналом произошел знаменитый диалог: кардинал утверждал, «что итальянцы мало смыслят в военном деле». Макиавелли, как истинный итальянец, почувствовал себя уязвленным и отвечал ему, «что французы мало смыслят в политике, иначе они не допустили бы такого усиления Церкви».[48] Однако в своей дипломатической переписке он проявлял больше сдержанности и призывал Синьорию быть осмотрительнее и забыть об оскорблениях, так как судьба Флорентийской республики зависела теперь от Франции, которая была единственной державой, способной навести порядок на Апеннинском полуострове, обуздав папу, императора, венецианцев и миланцев.
Ознакомительная версия.
